велико, что дар речи к ней ещё не вернулся. Губы двигались, но с них не слетало ни звука.

— Мама?

С невероятной скоростью Эллен вскинула руку и влепила дочери пощёчину. Потом вторую, третью.

Эми вскрикнула от боли и удивления, подняла руку, чтобы защититься.

Эллен схватила её за блузку и рывком, демонстрируя невероятную силу, поставила на ноги.

Стул отлетел назад.

Мать тряхнула дочь, как мешок с тряпками.

— Мама, пожалуйста, не бей меня! — в испуге заверещала Эми. — Прости меня, мама. Пожалуйста.

— Грязная, мерзкая, неблагодарная маленькая сучка!

— Мама…

— Ты глупа, глупа, чертовски глупа! — кричала Эллен, слюна, горячая и жгучая, как змеиный яд, летела на лицо дочери. — Ты невежественная девчонка, глупая маленькая шлюшка! Ты не знаешь, что может случиться. Не имеешь ни малейшего представления. Ничего не понимаешь. Ты не знаешь, что ты можешь родить. Не знаешь!

Эми не хотела, да и не могла защищаться. Эллен дёргала её, толкала, а потом начала трясти и трясла, пока у девушки не застучали зубы и не разорвалась блузка.

— Ты не знаешь, что может появиться из тебя на свет Божий! — кричала Эллен. — Только Богу известно, что это может быть!

«О чём это она?» — гадала Эми. Создавалось ощущение, будто мать услышала проклятье Джерри и поверила в его силу. В чём же дело? Что с ней было не так?

А ярость Эллен только нарастала. Честно говоря, Эми не верила, что мать может её убить. Да, она сказала Лиз, что мать её убьёт, но, конечно же, преувеличивала. Во всяком случае, тогда думала, что преувеличивала. Теперь же, когда Эллен продолжала крыть её последними словами и трясти, Эми испугалась, что мать может серьёзно покалечить её, и попыталась вырваться.

Но Эллен и не думала её выпускать. Обеих женщин повело в сторону, они наткнулись на кухонный стол. Кружка с кофейной гущей и остатками кофе упала с него, дважды перевернулась, расплёскивая капли холодного кофе, и разлетелась на десяток осколков, ударившись об пол.

Эллен перестала трясти Эми, но глаза её по-прежнему застилало безумие.

— Молиться! — яростно прошипела она. — Мы должны молиться, чтобы у тебя в животе не было ребёнка. Мы должны молиться, что все не так, что ты ошибаешься.

Она резко потянула Эми к полу, и через мгновение обе стояли на коленях на холодных плитках. Эллен громко молилась, держа дочь одной рукой так крепко, что её пальцы, казалось, впивались в плоть и доставали до кости, а Эми плакала и просила мать отпустить её, но Эллен вновь влепила ей оплеуху и велела молиться, потребовала, чтобы та молилась, и продолжила просить Деву Марию о милосердии, но сама милосердия не проявила, увидев, что дочь недостаточно склонила голову, схватила за волосы на затылке и с силой наклонила лицо к полу, наклоняла до тех пор, пока лоб Эми не коснулся холодных плиток, пока нос не прижался к лужице разлитого кофе. Эми продолжала бубнить: «Мама, пожалуйста! Мама, пожалуйста!» — но мама не слушала, потому что мама была слишком занята, молясь всем, кому только можно: Марии, и Иисусу, и Иосифу, и Богу Отцу, и Богу Святому Духу, и многим, многим другим святым. Когда Эми попыталась вдохнуть, ей в нос попало несколько капель кофе из лужицы на полу, к которой её прижала мать, она закашлялась, её чуть не вырвало, но мать не отпускала её, держала ещё крепче, визжала, выла, кричала, била об пол свободной рукой, просила, молила о милосердии, милосердии к ней и её беспутной дочери, и эта «молитва» продолжалась, пока у Эллен окончательно не сел голос, а сама она не обмякла, полностью выбившись из сил.

Внезапно воцарившаяся тишина ударила по барабанным перепонкам сильнее раската грома над головой.

Эллен отпустила волосы дочери.

Поначалу Эми не шевельнулась, стояла на коленях, согнувшись, прижимаясь лбом к полу, потом подняла голову, распрямилась.

Руку Эллен, которая железной хваткой держала дочь, свело судорогой. Она смотрела на неё, похожую на птичью лапу, массировала свободной рукой. Тяжело дышала.

Эми поднесла руки к лицу, вытерла кофе и слезы. Её трясло.

На небе облако заслонило солнце, и свет, который вливался в окна, как яркая вода, чуть померк.

Гулко тикали часы.

Эми эта тишина пугала даже больше, чем крики. Она напоминала ей промежуток между ударами сердца, когда не знаешь, а произойдёт ли следующее сокращение этого жизненно важного органа.

И когда мать наконец-то заговорила, Эми дёрнулась, словно от удара хлыстом.

— Вставай, — холодно бросила Эллен. — Пойди наверх и умойся. Причешись.

— Да, мама.

Они обе встали.

У Эми подгибались ноги. Юбка задралась. Она разгладила материю трясущимися руками.

— Переоденься в чистую одежду, — из голоса матери начисто исчезли все эмоции.

— Да, мама.

— Я позвоню доктору Спенглеру и узнаю, сможет ли он принять нас этим утром. Если сможет, мы сразу поедем к нему.

— К доктору Спенглеру? — в недоумении переспросила Эми.

— Ты должна пройти тест на беременность. Месячные могли не прийти и по другой причине. Мы не можем быть полностью уверенными до результатов теста.

— Я знаю, что беременна, — с дрожью в голосе ответила Эми. — Я знаю, что у меня будет ребёнок.

— Если тест будет положительным, — ответила мать, — мы договоримся о том, чтобы сделать все как можно быстрее.

Эми не верила своим ушам:

— Договоримся о чём?

— Будет тебе аборт, которого ты так хочешь! — Глаза матери горели огнём, в котором не было прощения.

— Правда?

— Да. Тыдолжнасделать аборт. Это единственный выход.

Эми чуть не заплакала от облегчения. Но одновременно и испугалась, предположив, что мать запросит за своё неожиданное согласие неприемлемую цену.

— Но… аборт… разве это не грех? — спросила Эми, пытаясь понять логику рассуждений матери.

— Мы не сможем рассказать об этом твоему отцу, — Эллен пропустила вопрос мимо ушей. — Сохраним в секрете от него. Он не одобрит.

— Но… я не думаю, что и ты одобряешь, — Эми ничего не понимала.

— Я не одобряю, — резко ответила Эллен, эмоции начали возвращаться в её голос. — Аборт — это убийство. Это смертный грех. Я совершенно не одобряю. Но пока ты живёшь в этом доме, я не желаю, чтобы над моей головой висел такой дамоклов меч. Я этого просто не выдержу. Не смогу жить в страхе перед тем, что может из этого выйти. Второй раз я не переживу такого ужаса.

— Мама, я не понимаю. Ты говоришь так, словно знаешь, что ребёнок родится неполноценным или уродливым.

На какое-то мгновение взгляды их встретились, и Эми увидела в тёмных глазах матери нечто большее, чем злость и укор. В этих глазах она увидела страх, да такой сильный, что у неё самой по спине побежал холодок.

— Когда-нибудь, в должное время, я тебе все расскажу.

— Расскажешь что?

В должное время, когда ты собралась бы выйти замуж, обручившись, как положено, я объяснила бы тебе, почему ты не можешь иметь детей. Но ты не захотела ждать должного времени, так? Ох, нет. Только