возможности социального развития предприятия. В результате все, кто раньше за снижение себестоимости и цены поощрялся, теперь стали за это материально наказываться. Ясно, что коллектив при новой модели бороться за снижение себестоимости не будет, а значит, исчезла и возможность снижения цен. Потеряли и коллектив завода, и потребитель продукции, и государство, и население.

Но почему же многие хозяйственные руководители встретили косыгинскую реформу «на ура!»? Потому что для них открылись возможности обогащения за счёт «по-умному» организованного роста себестоимости продукции.

Предположим, предприятие производит какое-то изделие, себестоимость которого 5 миллионов рублей, тогда при норме прибыли в 20 процентов от себестоимости прибыль составит 1 миллион рублей. Эту прибыль предприятию и установят как плановую. За перевыполнение плана по прибыли будут поощрять, за невыполнение наказывать. Хозяйственник рассуждает: вам, государству, нужна максимальная прибыль? Увеличим себестоимость в два раза — до 10 миллионов рублей, тогда и прибыль вырастет вдвое — до 2 миллионов рублей. Вот и есть миллион рублей прибыли сверх плана! Извольте меня премировать!

Но, конечно, такие «ударные» темпы повышения себестоимости были бы слишком заметными. Поэтому и был введён механизм «отлавливания» увеличения прибыли. Если прибыль росла слишком заметно (более 1–2 процентов в год), это её увеличение вставляли в план, и за него в таком случае уже премий не полагалось. Предприятия и руководители эту систему быстро усвоили и большой скорости роста прибыли не допускали.

Итак, при новой модели снижать себестоимость было нельзя, потому что вместе с ней падала и прибыль. Значит, невыгодно стало совершенствовать производство. Но и резко повышать себестоимость также нельзя было, потому что существенное увеличение прибыли приводили к росту планового значения этого показателя, а значит, премий и других поощрений не давали.

Благодаря этому хитрющему механизму развал получился медленный, ползучий, но неотвратимый. Так медленно и неотвратимо удав заглатывает жертву, а в дальнейшем это «заглатывание» было легко представить как некий «непонятный» процесс, «органически присущий тоталитарной системе». Например, можно было просто назвать его «застоем».

Необходимо отметить ещё один важный аспект косыгинской реформы, на который до сих пор никто не обращал внимания.

Когда снижение себестоимости считалось важнейшей задачей и поощрялось, к решению этой задачи подключался весь коллектив. Премии могли быть большими, они так или иначе распределялись между всеми участниками борьбы за совершенствование производства. Когда же премии стали давать по сути за дезорганизацию производства, возникла необходимость отстранения коллектив от организации производственного процесса. Ведь среди рабочих и специалистов было ещё немало тех, кто привык ставить интересы дела, интересы Родины выше личной выгоды.

Примечательно, что драматург Александр Гельман написал пьесу «Премия», герои которой, рабочие, отказывались от незаслуженной, по их мнению, которая была им начислена за работу, не идущую на пользу стране. Это всполошило партком и руководство предприятия, там завязалась дискуссия о том, правилен ли действующий в стране экономический механизм. Так что и литература подметила, что у нас ещё были рабочие, для которых работа не стала лишь средством заработка, каким она была для обывателя, а оставалась служением делу социализма.

Театры отказывались ставить пьесу, опасаясь привычных тогда обвинений в «очернении действительности». Но сторонники постановки пьесы нашли возможность показать её именно Косыгину, и он работу драматурга и театра одобрил.

Теперь представим, какой оборот приняли бы дела, если бы таких рабочих вовлекли в аферу с «совершенствованием производства» путём повышения себестоимости. Они немедленно подняли бы ненужный руководству шум. К сожалению, именно среди хозяйственных руководителей обывателей нашлось немало. Реформа стала не общенародным делом, а почти подпольной, хотя и официально допустимой деятельностью узкого круга руководящих работников разных уровней. Вот они-то от премий не отказывались. И теперь уже весь фонд материального поощрения стал распределяться между узкой группой руководящих обывателей. А этой группе вполне хватало и той премии, какая полагалась за увеличение прибыли на 1–2 процента.

Так новая модель расколола коллектив предприятия, погасила творческий порыв большинства работников, противопоставила интересы «верхов» и «низов». Все выгоды от «рационализации производства» теперь доставались «верхам», и они направляли деятельность предприятий так, чтобы эти выгоды были как можно большими. По сути, это была уже неформальная приватизация предприятий их руководством, которому оставалось лишь ждать, когда этот переход средств производства в их частную собственность будет оформлен законодательно. Косыгин, советский патриот и приверженец социализма, открыл дорогу ренегатам Горбачёву и Ельцину.

Мало того, руководящие обыватели не просто сделали шаг к приватизации, в результате которой к владению средствами производства могли бы придти «эффективные собственники», а сделали ставку на получение прибыли за счёт разрушения производственного потенциала. Косыгинская реформа, таким образом, создавала условия как бы для узаконенного вредительства.

Какие последствия имело это для экономики в целом?

Если сталинская модель создавала условия для постоянного снижения цен, то хрущёвско-косыгинская модель делал неизбежным их рост. И последствия не замедлили сказаться: в результате косыгинской реформы советская экономики пошла вразнос.

Выше говорилось, что признание прибыли критерием эффективности работы предприятия означало перевод советской экономики на функционирование по тому же закону максимальной прибыли, что и капиталистическая экономика. В действительности дело обстояло гораздо хуже. При капитализме действует конкуренция между товаропроизводителями, что ограничивает потребителя от их произвола. Клиент, потерпевший от произвола товаропроизводителя, может подать на него в суд и получить солидную компенсацию. А у нас не было создано никаких условий для цивилизованной конкуренции, и те, кто наглее, оказывались в наибольшем выигрыше. Если нынешний строй у нас называют бандитским капитализмом, то условия для его бандитского окраса были созданы ещё реформой Косыгина.

Расширение самостоятельности предприятий на основе погони за прибылью по сути покончило с плановой системой в СССР.

Единое народное хозяйство страны распалось на в значительно мере изолированные ячейки, имеющие собственную корыстную цель. «Верхи» практически утратили способность направлять деятельность предприятий в соответствии с интересами государства, потому что предприятию важнее было получить максимальную прибыль. Парадокс здесь заключался в том, что разрушил плановую систему Косыгин, долгие годы возглавлявший Госплан СССР.

Но, пожалуй, ещё более сильный удар нанесла реформа Косыгина по идеологическим и нравственным основам социалистического общества. Советский человек на протяжении почти сорока лет привык ощущать себя участником героических деяний своей страны, имевших всемирно-историческое значение. Он был строителем невиданного в истории общества высшей справедливости, преобразователем планеты в прогрессивном направлении, его живо интересовало, что происходит в мире, куда идёт история и какое место в мировом процессе занимает наша страна, в какой шеренге стоит каждый наш гражданин. И вот вместо этого планетарного взгляда ему (уже второй раз за нашу послеоктябрьскую историю — впервые это случилось при переходе к ленинскому нэпу) предложили местечковое мировоззрение, призвали его сосредоточиться на поисках выгоды для своего коллектива. Гражданина-революционера решили сделать обывателем. Не будь тогда такой метаморфозы, вряд ли впоследствии либералам удалось бы так легко разрушить СССР.

Разумеется, партийный аппарат не мог равнодушно смотреть на то, как разваливается экономика, а он не в состоянии остановить этот процесс, потому что получившие самостоятельность руководители