Значит, экспорт хлеба — не общегосударственное дело, а выражение корыстного интереса помещиков, и доходы от продажи зерна шли на их паразитическое потребление, а вырученная на пот и кровь крестьянства валюта уплывала обратно за рубеж. И то, что причиталось государству, на деле доставалось его кредиторам, банкирам Запада, ибо Россия все больше увязала в путах внешнего долга: «хлеб нужно продавать немцу для того, чтобы платить проценты по долгам». То есть и тогда, как и сейчас, шла речь о наглой распродаже России, только предмет торга изменился. Раньше продавали хлеб, то есть плодородие почв, труд и здоровье народа, а сегодня распродают нефть, газ, руду, то есть богатства недр и благополучие ныне живущего и будущих поколений россиян. Сейчас для этого повышают пропускную способность трубопроводов, а тогда — для увеличения экспорта хлеба — требовали улучшить пути сообщения и порты, чтобы конкурировать с американцами. Энгельгардт высмеивал эти потуги:

«Американец продает избыток, а мы продаем необходимый насущный хлеб. Американец-земледелец сам ест отличный пшеничный хлеб, жирную ветчину и баранину … Наш же мужик-земледелец ест самый плохой ржаной хлеб с костерем… хлебает пустые серые щи, считает роскошью гречневую кашу с конопляным маслом». У него не хватает пшеничного хлеба на соску ребенку, пожует баба ржаную корку, положит в тряпку — соси. Если бы Россия удвоила производство хлеба, то и тогда ей его едва хватило бы для себя, и не об экспорте надо думать. Американец — вольный фермер или работник, он учился в школе, работает на машинах, спит на кровати с чистыми простынями под одеялом, читает газету, в праздник идет в сельскохозяйственный клуб, жалованье получает большое. А наш тёмный мужик орудует сохой, ничего этого у него нет, да ещё над ним свора начальников.

Как всегда, Энгельгардт смотрит в самый корень: «У американца труд в почете, а у нас в презрении … Где же нам конкурировать с американцами!»

Другая беда России — массы лучшего хлеба пережигались на вино, и заинтересована в этом государственная власть: «чем больше пьют вина, тем казне больше доходу». «От плохой пищи народ худеет, болеет, ребята растут хуже… если бы всюду народ хорошо питался, то всюду был бы рослый, здоровый народ…»

А либералы предлагали выпекать хлеб для простонародья из ржаной муки с примесью картофеля, «тогда половинное количество ржи может пойти за границу для поддержания нашего кредитного рубля без ущерба народному продовольствию». Дался же им этот наш кредитный рубль — с гневом пишет Энгельгардт, — «точно он какое божество, которому и человека в жертву следует приносить». Ржаной хлеб — отличная еда для взрослого, а для детей? Дети русского земледельца питаются хуже, чем телята у хорошего хозяина. «Смертность детей куда больше, чем смертность телят, и если бы у хозяина, имеющего хороший скот, смертность телят была так же велика, как смертность детей у мужика, то хозяйничать было бы невозможно… Продавая немцу нашу пшеницу, мы продаем кровь нашу, т. е. мужицких детей … Государству разве не выгоднее поступать как хорошему хозяину? И что же это за наука, которая проповедует такие абсурды!»

Зато «радетели за народ» завопили, когда оказались ущемленными также и их интересы — подорожало мясо:

«Интеллигентный человек живет не хлебом. Что ему значит, что фунт хлеба на копейку, на две дороже. Ему не это важно, а важно, чтобы дешево было мясо, дешев был мужик, потому что ни один интеллигентный человек без мужика жить не может».

От Энгельгардта досталось не только барину и паразитическому государству, но и прислуживавшим им наемным писакам.

В начале XX века производство сельскохозяйственной продукции в России, действительно, росло, однако заслуга в этом принадлежит не Столыпину с его реформой (она-то как раз стала тормозом), а, как показано в ряде серьёзных исследований, быстрому развитию крестьянской кооперации.

Разбираясь в причинах быстрого разорения российского сельского хозяйства, Шарапов убедился в том, что после прихода в Министерство финансов «новых финансистов» во главе с С.Ю.Витте была разрушена старая система кредитно-денежного обращения. Не создав ничего нового, Министерство финансов не смогло обеспечить сельское хозяйство достаточными оборотными средствами, которые помогли бы его перестроить на новых принципах взаимоотношений между крестьянами, помещиками и государством. Достаточно было бы удовлетворить денежный голод землевладельцев (помещиков и крестьян) и промышленников путём контролируемого монархом выпуска бумажных денег, имея в виду, что они нуждаются всё-таки в определённом металлическом фундаменте, и вся экономика ожила бы.

При этом, считал Шарапов, можно было бы в непродолжительный относительно срок поднять государство без привлечения капиталов извне и не пользуясь внешними займами, а только за счёт внутренних ресурсов.

Вот и Нечволодов не стал бы радоваться, как М.Назаров, росту экспорта продовольствия, в особенности хлеба (а это — главный предмет нашего вывоза) из России, потому что «мы вывозим значительно больше, чем можем, то есть не продаём, а распродаёмся. Мы вывозим всё: хлеб, мясо, яйца, а вместе с тем вывозим частицы нашей почвы… как говорил Вышнеградский, — «сами недоедим, а вывезем!». Результатом этого, помимо самых тяжёлых условий жизни, является прямое недоедание нашего населения… и вследствие этого его всё возрастающая слабосильность, не говоря уж о страшном недовольстве населения своими условиями жизни. Отчёты военного министерства об ежегодном исполнении призыва дают поражающую картину постепенного вырождения нашего, когда-то самого сильного в Европе народа».

Как видим, Нечволодов вполне солидарен в этом вопросе и с Энгельгардтом, и с Шараповым.

И их выводы подтверждаются данными статистики.

В 1913 году Россия получила рекордный урожай зерновых — 76,5 миллионов тонн, а США — 96 миллионов тонн. Производство зерна на душу населения составило в России 471 килограмм, в Англии, Франции, Германии — 430–440, в США — 1000, в Канаде — 800, в Аргентине — 1200 килограмм. Нормой обеспеченности для России следовало считать по тонне зерновых на жителя. Значит, производилось в ней зерна вдвое меньше, чем было бы нужно самой, почти столько же (на душу), сколько и в странах- покупательницах русского хлеба, и конкурировала она на мировых рынках со странами, которые производили на душу населения зерна в 2–3 раза больше.

Урожайность зерновых в России составляла 7,2–8,8 центнеров с гектара против 21,2 — 24,8 центнеров с гектара в Европе и США.

Продуктивность коровы составляла в России 28 рублей в год, в США — 94 рубля, в Швейцарии — 150 рублей

Если учесть, что в России в сельском хозяйстве было занято 75 процентов населения, а в США — 40 процентов, в Германии — 32 процента, то видно, что производительность труда в сельском хозяйстве этих стран была значительно выше — на 1–2 порядка.

Ещё несколько цифр о «продовольственном изобилии». Общий объём производства сельскохозяйственной продукции в 1913 году составил: в России — 10 миллиардов рублей, в США (в пересчёте на нашу валюту) — 15, в Германии — 7,7, в Англии — 4,3, во Франции — 7,7 миллиардов рублей. Среднедушевое потребление мяса в России составляло 27,4 кг на человека в год, в Англии — 132 кг, в Германии — 84,47 кг. В России на душу населения потреблялось 160 литров молока, в Англии — 240 литров, в Германии — 312 литров.

Основу рациона питания большинства россиян составляли хлеб и картофель. Высокобелковых продуктов потреблялось от третьей до пятой части медицинской нормы. За средними цифрами скрывалось полное благополучие привилегированной части общества (16 процентов), потреблявших продукты по медицинской норме, и полуголодное существование остальных, — о постоянном недоедании крестьян писал и крестьянский сын митрополит Вениамин (Федченков).

Но убедительнее всяких цитат из авторитетных источников о слабом развитии сельского хозяйства дореволюционной России говорят многочисленные случаи голода, охватывавшего порой громадные территории. В XIX веке Россия пережила сорок голодовок. В XX веке голодными были 1901/02; 1905–1908; 1911/12 гг., при этом страдали жители от 19 до 60 губерний из 100, за эти годы около 8 миллионов человек погибли от голода. И это было следствием реформ Столыпина, которому поют гимны «монархистствующие».

М.Назаров не хочет верить великим русским писателям — Чехову и Льву Толстому, писавшим о