послушали Николая Леонова и не увели Верховный Совет из Москвы в другой город России, а военачальники не откликнулись на призыв Руцкого о помощи. Стоит только представить, что было бы с Россией, если бы в стране установились два разделённых сотнями километров центра власти, каждый из которых опирался бы на военную силу. Это уже была бы такая кровавая баня, по сравнению с которой трагедия 3–4 октября показалась бы детской забавой. И во имя чего?

К какой Отечественной войне мог призвать народ Верховный Совет, руководимый беспринципными политиканами? За какие ценности люди пошли бы умирать? А ведь Россия оставалась почти безоружной в окружении хищников, зарившихся на её природные богатства, и они немедленно воспользовались бы случившейся заварухой, чтобы «окончательно решить русский вопрос» и расчленить нашу страну. Кажется, об этом бравый генерал, выступивший, по сути, поджигателем гражданской войны, и десять с лишним лет спустя после трагедии так и не удосужился подумать.

Впрочем, есть и другая точка зрения: дескать, если бы дело дошло до угрозы вооружённого противостояния, страна вышла бы из этого конфликта качественно преобразившейся, как это случилось после победы в Гражданской войне. Но сейчас спорить об этом нет смысла.

Лично у меня с трагедией октября 93-го связаны три тяжких события.

Я много раз присутствовал в Белом доме на встречах Хасбулатова с представителями патриотической интеллигенции, но в конце сентября простудился и слёг с высокой температурой, потерей голоса и артериальным давлением за 200. Тогда, казалось, ничто не предвещало кровавой развязки конфликта. Жил я тогда на Зацепе, у Павелецкого вокзала, довольно далеко от Белого дома. Утром 4 октября услышал я доносившиеся издалека орудийные выстрелы и понял, что дело завершилось самым печальным образом.

Незадолго до этих событий нам удалось начать издание газеты Союза духовного возрождения Отечества «Русский путь». Тираж первого номера был отпечатан, кажется, 1 октября, но мои заместители не смогли найти машину и перенесли тираж на склад коммунистической газеты «Гласность», захватив с собой только две пачки, которые можно было унести в руках. А 4 октября озверевшие победители-«демократы» разгромили склад, и весь тираж нашего первенца был ими уничтожен. Так что первый номер нашей газеты сразу же стал библиографической редкостью.

4 октября я узнал, что жертвой бойни у Белого дома пал кинорежиссёр-документалист из Ленинграда Александр Сидельников, автор получившего первый приз на международном кинофестивале в Германии фильма «Компьютерные игры», в котором я комментировал сцены из жизни погибающих вологодских деревень и трагедию Арала. Саша был необыкновенно талантлив и по-человечески симпатичен, но считал себя монархистом (а почти все монархисты в той или иной степени антисоветчики), как и его жена, кинорежиссёр-документалист Валентина Гуркаленко (даже их сын удивлял преподавателей школы, заявляя, что он «империалист», то есть сторонник империи). Но Саша знал, что я называю себя русским православным советским человеком, и, видимо, почувствовал какую-то мою правоту. В последний его приезд в Москву мы с ним встретились на бегу, и я кратко изложил ему свой «символ веры», для более обстоятельного разговора у него не было тогда времени. Он очень заинтересовался тем, что я рассказал, и мы условились, что при первой возможности поговорим об этом, как того эта важнейшая тема заслуживает. Теперь я могу говорить об этом только с его портретом…

Замечу попутно, что говорил на ту же тему с другим замечательным кинорежиссёром- документалистом Борисом Карповым, который по праву считается основателем православного кино в России. Он создал прекрасные фильмы о России и Церкви, не раз приглашал меня во ВГИК, где преподавал вместе с женой Татьяной, и я рассказывал их студентам о жизни страны и положении в экономике. Борис тоже был, кажется, монархистом. И вдруг во время празднования его юбилея он подошёл ко мне и сказал, что ему хотелось бы поговорить со мной в спокойной обстановке. Я пригласил его к себе домой, и через некоторое время мы встретились. Борис поведал мне, что перенёс инфаркт миокарда и провёл месяц в больнице и ещё месяц в санатории, читая и размышляя над прочитанным. И в конце концов пришёл к выводу, что Советская власть установилась в нашей стране не случайно и не без Промысла Божия… О многом успели мы поговорить, и мне Борис после этой встречи стал милее родного брата. Мы условились, что теперь я приеду к нему домой, и назначили даже день. Но незадолго до этого дня напала на меня простуда, и я побоялся, как бы его не заразить (ведь после перенесённого инфаркта для него и ОРЗ могло быть опасным). Я позвонил ему, попросил назначить другой день для встречи. Но через несколько дней пришла скорбная весть: Борис после повторного инфаркта скончался. А я по болезни не смог даже придти проститься с ним.

Увы, подняться на такую высоту понимания судьбы России из числа русских патриотов дано лишь считанным единицам.

В противостоянии с Верховным Советом Ельцин оказался победителем, но это была пиррова победа. Хотя он и считал, что поступил правильно, расстреляв Белый дом, и на людях твёрдо говорил об этом, но, видимо, в душе его что-то надломилось. Кроме всего прочего, он остался совсем одинок, потому что окружение свалило вину за бойню на него одного. Именно с этого времени он стал всё чаще уединяться для «работы с документами», иначе говоря, пьянствовать, и всё больше утрачивал понимание событий, происходящих в стране и в мире. Отсюда его «загогулины», уверения, что его семья каждую весну сажает восемь мешков картошки, а осенью собирает восемь мешков и всю зиму живёт урожаем со своего огорода. Наверное, весь мир потешался над его рассказом о 38 снайперах, которые якобы взяли на прицел окружённых в селе чеченских террористов и непрерывно следят за ними. Показательна и его реакция на посещение базара: дескать, врут про обнищание народа, своими глазами увидел, что есть в продаже всё, вплоть до киви. Мысль о том, что всё это изобилие доступно лишь немногим, видимо, просто не пришла ему в голову.

И при здоровом-то Ельцине его окружение почти открыто разворовывало страну, а когда он утратил контроль над событиями, воровство приняло неслыханные размеры. Сам Ельцин уже в 1992 году заявлял в кругу своих близких, что на второй срок президентства не пойдёт, у него уже нет сил, значит, надо искать преемника. Но окружение, опасавшееся, что при ином президенте придётся отвечать за свои преступления, убедило его вновь пойти на президентский марафон, так как пока преемник не подготовлен. Примечательно, что жена Наина, прежде не желавшая, чтобы муж боролся за президентский пост, теперь, вкусив благ, которые приносит власть, присоединилась к хору уговаривающих его баллотироваться на этот пост вторично.

С риском для жизни Ельцин, уже перенесший не один инфаркт, выиграл выборы (хотя, говорят, в действительности он проиграл Зюганову, но тот испугался своей победы). Однако это был уже другой Ельцин, точнее сказать, развалина прежнего Ельцина. Режим Ельцина вступил в стадию агонии.

Патриоты правы, когда считают Ельцина источником многих бед, постигших Россию с начала 90-х годов. Ему вменяют в вину разрушение СССР, становление «бандитского капитализма» (который, конечно же, никакой не капитализм), неслыханное в мирное время обнищание основной массы населения страны, технологическую деградацию, низведение ещё недавно могучей державы на положение сырьевого придатка Запада. Ельцин принадлежит к самому отвратительному типу политиков, для которого власть важна сама по себе, независимо от того, есть ли у властителя достойная цель, связанная с благом для страны и народа.