мира (и, возможно, мир 'без Бога' лучше, чем мир, в котором правит строгий Бог-судья), но когда Безмолвие смывает все наши претенциозно-торжественные представления, наполняя нас чистой белизной, мы обнаруживаем, что мир и Бог – снова вместе, во всех точках и на всех уровнях, как будто их никогда ничто не разделяло – кроме крайнего материализма или спиритуализма. Такое вот новое изменение сознания произошло во дворе алипорской тюрьмы во время одной из прогулок: Я смотрел на тюрьму, отделявшую меня от людей, и я уже не был заключен в ее высоких стенах, нет – меня окружал Васудева. Я гулял под ветвями дерева, растущего против моей камеры, но оно не было деревом, я знал, что это – Васудева, это – Шри Кришна – я видел, как он стоит, простирая свою тень надо мной. Я смотрел на запоры моей камеры, на ту самую решетку, которая служила дверьми, и вновь я видел Васудеву. Ни кто иной, как Нараяна, сторожил меня, стоял при мне на часах. Или, когда я ложился на грубые одеяла, служившие мне постелью, я чувствовал руки Шри Кришны, обнимавшие меня, руки моего Друга и Возлюбленного… Я смотрел на заключенных – воров, убийц, мошенников – и когда я смотрел на них, я видел Васудеву, я находил Нараяну в этих затемненных душах и неправильно используемых телах[36]. Это ощущение уже никогда не покинет Шри Ауробиндо. Шесть месяцев длилось следствие, где фигурировали двести с лишним свидетелей и четыре тысячи улик; каждый день Шри Ауробиндо запирали в железную клетку, которая помещалась в зале суда, но он уже не видел вокруг себя ни враждебной толпы, ни судей: Когда начался процесс, меня преследовал все тот же внутренний голос. Он говорил мне: 'Когда тебя бросили в темницу, не отчаялось ли сердце твое и не взывал ли ты ко мне: 'Где твоя защита?' Взгляни теперь на судью, взгляни теперь на прокурора'. Я посмотрел на судью – это был Васудева, это был Нараяна, сидевший в суде. Я посмотрел на прокурора и увидел не прокурора – это был Шри Кришна, который сидел и улыбался. 'Боишься ли ты теперь? – говорил он, – я – во всех людях и руковожу их делами и словами'[37]. Поистине Бог не находится вне Своего мира. Он не 'сотворил' мир, а стал этим миром, как говорят Упанишады: 'Он стал знанием и неведением, Он стал истиной и ложью… Он стал всем, что бы то ни было' (Таиттирия Упанишада II.6). 'Весь этот мир полон существ, которые суть его члены', – говорит Шветашватара Упанишада (IV.10). Для глаз, которые видят, все есть Единое; в божественном переживании все вокруг – это единая глыба Божественного[38] .Мы можем подумать, что это – абсолютно мистическое видение вселенной, которое имеет мало общего с нашей повседневной реальностью; мы наталкиваемся на зло и безобразие на каждом шагу, весь мир подавлен страданиями и полон криков во тьме. Где же тогда Божественное во всем этом? Неужели Божественное – это варварство, всегда готовое открыть свои лагеря пыток; неужели же этот всепроникающий эгоизм, эта мерзость, скрытая или явная – тоже Божественное? Бог незапятнан всеми этими преступлениями. Он, несомненно, совершенен, Он попросту не может быть частью этого – нети, нети[39] – Бог настолько чист, что Он – не от мира сего, для него просто нет места в этой грязи, где мы задыхаемся!Мы должны взглянуть существованию в лицо, если наша цель – прийти к правильному решению, каким бы это решение ни было. А посмотреть в лицо существованию – значит посмотреть в лицо Богу, поскольку их невозможно разделить. …Этот мир нашей битвы и труда – жестокий, опасный, разрушительный, пожирающий мир, в котором жизнь полна неопределенности, а душа и тело человека движутся среди огромных опасностей, мир, в котором с каждым шагом вперед, хотим мы того или нет, что-то ломается и разрушается, в котором каждое дыхание жизни является и дыханием смерти. Возложить ответственность за все, что кажется нам дурным и ужасным, на плечи полувсемогущего Дьявола, списать ее на счет Природы, создавая тем самым непримиримое противоречие между природой мира и природой Бога, как будто природа не зависима от Бога, или же свалить эту ответственность на человека и на его грехи, как будто ему принадлежал решающий голос в создании этого мира или он мог сотворить хоть что-нибудь против воли Бога – все это удобные, но неуклюжие выдумки. …Мы создаем Бога Любви и Милосердия, Бога добра, Бога справедливого, праведного и добродетельного в соответствии с нашими моральными понятиями о справедливости, добродетели и праведности, а все остальное, говорим мы, это не Он или не Его, а было создано некой дьявольской Силой, которой он позволил по какой-то причине проявить свою злую волю, или неким темным Ариманом, действующим в противовес нашему доброму Ормузду, или, наконец, все это было следствием ошибки себялюбивого человека-грешника, который испортил то, что было создано Богом совершенным. …Мы должны смело посмотреть реальности в лицо и увидеть, что именно Бог, и никто другой, сотворил этот мир в Своем бытии и что Он создал его таким, каков он есть. Мы должны видеть, что Природа, пожирающая своих детей, Время, поглощающее жизни живых существ, Смерть всеобщая и неотвратимая и неистовость сил Рудры в человеке и Природе – это тоже высшее Божество в одной из своих космических ипостасей. Мы должны видеть, что Бог, щедрый творец, творец изобилия, Бог, участливый, сильный и милостивый охранитель, есть также Бог пожиратель и разрушитель. Муки на ложе страдания и зла, где нас пытают – это тоже его прикосновение так же, как и счастье, нежность и наслаждение. И лишь тогда, когда мы увидим все с точки зрения абсолютного единства и почувствуем эту истину в глубинах нашего существа, сможем мы различить и за этой маской покойный и прекрасный лик всеблаженного Божества, а в этом прикосновении, которое испытывает наше несовершенство, почувствовать прикосновение друга и строителя духа в человеке. Диссонансы мира – это диссонансы Бога, и лишь принимая их и проходя сквозь них можем мы достичь более великих созвучий его высшей гармонии, вершин и трепетной безбрежности его трансцендентной Ананды, Ананды космической. …Ибо истина – это основание подлинной духовности, а отвага – ее душа [40].И тогда заживляется рана, которая, казалось, вечно разделяла мир надвое между Сатаной и Небесами так, как если бы не существовало ничего другого – только Добро и Зло, и снова Добро и Зло, а посередине находились бы мы, подобные избалованному ребенку, которого наставляют на путь истинный [41]. Всякая двойственность – это видение, основанное на Неведении. Ведь везде – лишь одно: неисчислимое Единое [42] – а 'диссонансы Бога' служат росту божества внутри нас. Но даже если и так, то по-прежнему сохраняется разрыв между этим, пусть божественным, несовершенством и высшим окончательным Совершенством. Не является ли это космическое Божественное усеченным Божественным? Не следует ли нам попытаться отыскать где-то в другом месте незапятнанное, трансцендентное и совершенное Божественное? Если между духовной жизнью и жизнью мира существует противоречие, то именно через эту пропасть ему предстоит возвести мост, именно это противоречие он должен превратить эдесь в гармонию. Если миром движут плоть и дьявол, то тем более необходимо детям Бессмертия быть здесь – чтобы покорить мир для Бога и для Духа. Если жизнь – это безумие, тогда стольким миллионам душ нужен свет божественного разума; если жизнь – это грезы, то все-таки внутри самих себя они реальны для многих грезящих, которых или нужно привести к более возвышенным грезам, или пробудить; если же жизнь – это обман, то необходимо дать обманутым правду [43].Но мы все-таки чувствуем неудовлетворенность. Мы можем принять, что Бог находится во всем этом зле, во всех страданиях, мы можем понять, что темный Враг, мучающий нас, есть на самом деле созидатель нашей силы, скрыто формирующий наше сознание, и вполне возможно, что мы – 'воители Света' в этом сумрачном мире, подобно риши древности. Но тогда почему повсюду – прежде всего тьма? Зачем Тот, кого мы считаем вечно чистым и совершенным, стал этим миром, который, кажется, так далек от божественного; для чего Ему нужны были Смерть, Ложь и Страдание? Если это только маска, то для чего она? Если это только иллюзия, то зачем нужна эта жестокая игра? И все же то, что Господь не сотворил этот мир в соответствии с нашими представлениями о совершенстве – это благословение, потому что у нас есть столько всяких идей о том, что является совершенным, а что – нет, о том, каким должен быть Бог и особенно каким он быть не должен, что после того, как мы отбросили бы все, что не соответствует этим представлениям, в нашем мире не осталось бы ничего, кроме или одного большого нуля, который уже никак не потерпел бы нечистоты нашего собственного существования, или одной большой казармы.
