восстановил древнее жилище Эвандра; стараниями его и преемников возведены были стены вокруг Палатина, а следом вокруг Целийского, Авентинского и других холмов[179] , которым суждено было, вознесясь над равниной, покорить мир. А когда в городе, нареченном по имени основателя, кончилась власть царей и немало лет прошло под управлением свободно избираемых консулов, ступени капитолиев вместо дерна и соломы покрыл белоснежный мрамор, сияющий золотом; повсюду явились высокие дивные храмы, полные разных богов, шумные театры, куда стекались юноши, которым больше не было нужды похищать сабинянок; и вся округа заселилась народом, могучим и приводящим в трепет весь мир; а когда город отпраздновал невиданные триумфы над восточными племенами, Испанией и другими народами, имя Рима прогремело по всему свету. А после того как над ним стал властвовать божественный Цезарь, он вознесся над целым миром; покуда боролся Цезарь за власть, немало величайших тягот пришлось претерпеть ему в краю над Ибером еще до сражения при Фарсале, но, выйдя из них победителем, он повел за собой на новые подвиги людей древних родом, благородных нравами, прославленных верностью, сияющих доблестью, яростных в сражениях и стойких в трудах; этих людей, преданных ему до последнего дня его жизни, он сам после одержанных побед наградил римским гражданством и высоким положением. А потомки их, благодаря своей доблести, всегда возвышающей тех, кто ее проявляет, со временем приобрели обширные земли, богатства и должности, и роды их процвели. Об именах их нет твердых сведений: одними упоминаются Фрезопани, другими Аннибали. Что вернее, за давностью лет неустановимо: впрочем, известно, что среди носящих оба имени есть и первосвященники и полководцы.

Один из потомков этих людей после разорительных нашествий вандалов оставил Рим и подчинил своей власти древний город, родину Ювенала[180]; правя им, он себе и своим наследникам, которые стали мне предками, дал имя города[181]. Часть их, и среди них мой отец, переселилась в тот пышный город, о котором я рассказала раньше, и заняла в нем высокое положение близ престола того, кто сейчас в нем правит; этот монарх[182], осыпанный дарами Паллады, алчный и скупой, заслуженно прозван Мидасом по имени Мидаса-царя. Как и предки его, носящие тогу галлы, он почитал названный род и выдал за моего отца свою молодую и знатную соотечественницу, превозносимую всеми за красоту, а еще более за благородство нрава. Она, как богиня ста рек, умела направлять все теченья в нужное русло, меня же при рождении наградила двумя отцами, из которых один более знатен, а другой, без сомнения, более честен. Но мне не хотелось бы, чтобы виновной сочли мою мать или осудили за измену супругу, поэтому я раскрою вам тайну того, как у нее силой похитили честь.

Солнце уже отторгло немало часов у ночи и, третьим братом войдя в созвездие братьев Елены[183], затмило их блеск, когда упомянутый мною Мидас был увенчан двойною короной и в честь этого вознамерился устроить великое торжество, на которое пригласил знатных людей из всех подвластных земель. В город на праздник отовсюду явились дриады, лесные нимфы, наяды – подданные монарха, но среди всех красотой выделялись партенопейские жены, украшенные золотом и дорогими камнями, а меж ними прекраснейшей была моя мать.

Расставили столы и за них усадили множество гостей, предоставляя каждому место сообразно знатности рода. В серебряных сосудах подали обильные яства, а в золотых искусной работы кубках – благородные вина для утоления жажды; в царской зале пирующим прислуживали дочери именитых людей; блистающие покои гремели музыкой, – праздник был в самом разгаре, когда государь в роскошных одеждах, окруженный придворной знатью, стал с приветливым видом обходить гостей, поощряя веселье. В то время как он любовался то одной, то другой дамой, он остановился взглядом на лице моей матери, чью красоту особо отметил; и, не сказав ни слова, тут же решил, что не преминет более счастливым образом узнать ее прелести, если не помешает злая судьба. Веселый праздник завершился в положенный срок, а с окончанием его гости разъехались по домам. Но моя мать была среди тех избранных, кому часто приходится бывать при дворе, ибо муж ее занимал там высокую должность. От частого созерцания памятных черт новый монарх еще более распалился и стал искать случая исполнить задуманное. Но судьба, попечительница власть имущих, сама о нем позаботилась, подстроив так, что моей матери понадобилось обратиться с просьбой к благожелательному монарху; выслушав, он не поскупился на обещания. Однако так коварно обставил дело, что, как только она стала добиваться обещанной милости, сама попалась в расставленные силки и против воли досталась ему в обладание. Утолив его вожделение, она получила просимое и, видя, что все осталось в тайне, умолчала о совершенном насилии. Если бы все это не привело к моему рождению, я бы, конечно, сказала, что она согрешила, не последовав примеру Лукреции[184]. Но оскорбленное лоно то ли от обмана, то ли от мужнего семени в тот же день зачало плод, и в должный срок моя мать разрешилась от бремени мною.

Я была совсем маленькая и ничего об этом не знала, когда моя мать, задумав перейти в иной мир, призвала меня к себе и, наказав держать случившееся в тайне от всех, как держала сама, открылась мне в том, что я вам сейчас доверила, как самой себе. А на признание, по ее же словам, она подвиглась для того только, чтобы я принимала от государя дары с большим доверием, зная, что они исходят, может быть, от родителя. Вот так, не зная, кто мне отец, я обрела сразу двоих; но вскоре мнимый, а возможно, действительный мой отец, собравшись уйти вслед за матерью, завещал меня попечениям дев-весталок[185] для того, чтобы, оберегая чистоту моих нравов и занятий, они украсили тем мою юность. Благочестивые заботы пошли мне впрок: я так охотно подражала всем обрядам весталок, что одного только мне недоставало: принять их обеты. Но от того, что я их покуда не приняла, Веста благоволила мне ничуть не меньше, как однажды самолично дала мне понять. Девственное солнце уже покрыли Гесперийские воды, и первый бессонный петел уже пропел, и звезды стояли в небе, когда я, совсем еще юная, сидя без сна у маленького окошка, смотрела на звезды, размышляя об их движении, красоте и вечности, и внезапно увидела перед собой Весту в благочестивых одеждах, окруженную девами; милостиво взирая на меня, пораженную, она обратилась ко мне с такими словами: «Милая девочка, что ты там видишь?»

Я едва могла вымолвить слово, но не хотела оставить ее без ответа; она же подошла ко мне ближе, и, когда я благоговейно склонилась к ее ногам, рекла: «Я та богиня, чей огонь ты, чистая душой, хранишь вместе с другими непорочными девами. Желая выказать тебе благодарность, я клянусь Стигийскими водами: если ты столь же усердно будешь хранить этот огонь в продолжение всей твоей жизни, Юпитер наградит тебя венцом Ариадны, который восемью звездами блещет на ясном небе».

И в ответ на мое обещание она указала мне божественным пальцем созвездие, после чего со словами благодарности скрылась из глаз. Исполнившись радости, я решила до конца дней жить в ее священных храмах. Но судьба распорядилась иначе, ибо внешность моя противоречила намерениям и явилась причиной того, что я нарушила свой обет; дело в том, что моя красота приглянулась одному из знатнейших юношей того города, где я родилась. Этот юноша благородной крови, видный собой, обильный дарами Юноны, сначала ко мне посватался. Но когда я его отвергла, он не смирился и попросил моей руки у того, кого полагал моим отцом; его просьба была выслушана благосклонно, и я не посмела ослушаться объявленной воли. Тем не менее я проявила бы строптивость, если бы мне не было дано знать, что супружество не помешает мне хранить священный огонь богини. И так я стала и остаюсь супругой того, кто меня домогался, но, не утратив надежды обрести венец, радостно посещаю храм Весты и воздаю ей особые почести.

А теперь я расскажу вам, как изведала власть Венеры. Став женой, как вы знаете, упорного в желаниях юноши, я прожила с ним несколько лет до того времени, как ему по какой-то надобности пришлось уехать в Капую, некогда один из трех славнейших городов мира. Оставшись одна, я боязливо влачила одинокие ночи в холодной постели, пока однажды – в ту пору года, когда Аполлон лишает силы холодный яд Скорпиона[186], – уснув в одиночестве мирным сном, я не увидела в обманчивых образах сновидения то, что без обмана происходило со мной наяву. Мне снилось, что я в объятьях супруга, и