'Вот и смерть пришла!' - подумал Кузнецов. И такая его взяла досада, что схватил он свою походную радиостанцию, которую берег и лелеял всю войну, и обрушил ее на ненавистные каски со свастикой.

Но в это время над головой радиста взвизгнули пули, ударили в потолок, и его засыпало штукатуркой, словно он попал под пыльный душ. Все скрыло белой пеленой.

Это ворвался во двор советский танк и, поворачивая башню, стал сметать фашистских солдат с окон и карнизов пулеметным огнем.

Появление его было для них полной неожиданностью. Фашистский радист долго ломал голову: на каком это шифре переговариваются русские радисты? Учен был, хитер немец, а казахского-то языка не знал. Все слышал, а ничего не понял и не успел предупредить своих, как в тыл им прорвался наш грозный танк.

Опоздай он на минуту - погибли бы наши герои.

Это был командирский танк самого Узденова, других не было под рукой.

Когда контратака была отбита и Кузнецов пришел в себя, он больше всего жалел, что сгоряча разбил свою радиостанцию о фашистские головы.

- Ничего, была бы своя голова цела. Рацию новую наживем, дружба, утешил его Узденов и, деловито оглядываясь, тут же спросил: - Нет ли здесь местечка, откуда стрельнуть по рейхстагу?

Джафарова удалось спасти, раны его оказались не смертельны. Кузнецов остался в Берлине, а Джафаров поехал домой, порядочно заштопанный докторами, но живой и веселый. И всю дорогу пел.

Интересная это была песня: слова казахские, а мотив рязанский.

Многим было любопытно, о чем поет в ней казах, но он не мог перевести точно и все ссылался на своего дружка Кузнецова, оставшегося на службе: вот тот бы точно перевел.

- Одним словом, про дружбу, хорошая песня!.. - говорил Иргаш и снова пел.

ТАЙНА ЮЛЯ ЯРВИ

Любите ли вы сказки? Кто их не любит! А вот разгадывать их таинственный смысл не каждый умеет. В иных такие скрыты загадки, что не сразу догадаешься.

Был на войне случай, когда от разгадки сказки зависели жизнь наших летчиков и военный успех.

Передаю рассказ одной летчицы, записанный мной на фронте.

...Однажды я получила задание отвезти на связном самолете военного инженера Шереметьева на озеро Юля Ярви. На этом озере, недалеко от передовой, был подготовлен тайный аэродром 'подскока' - для заправки горючим наших самолетов, которые могли бы отсюда разбомбить базу фашистских подводных лодок, скрывавшихся в одном из северных фиордов Норвегии, где-то вблизи Киркенеса.

Проверив толщину льда, длину и ширину укатанной взлетной полосы, готовность аэродромной команды к приему и отправке самолетов, инженер радировал в штаб условное 'добро', означавшее, что бомбардировщики могут вылетать.

- Вот и отлично! - сказал он, потирая руки. - Отсюда наши птички клюнут в темечко подлых фашистских акул, которые топят наши корабли, чтоб им неповадно было. Хороший аэродромчик. Незаметный, укрытый среди лесов и скал, даже уютный такой!

- Ну, знаете, - сказала я, - природа здесь коварна. Ледовитый океан рядом. Сейчас вот ясно, а через час как дохнет туманом, как дунет снежным ураганом, смешаются земля и небо. Да и озера здесь с капризами. Среди зимы, в самые морозы, вдруг на них вода может проступить, и самолеты застрянут в наледи, как мухи в меду. А иной раз лед вдруг начнет оседать и трескаться неизвестно почему.

- Это водяные балуются, - отшутился Шереметьев.

Не задерживаясь, вылетели мы обратно на базу. И, словно я накликала беду, внезапно нас захватила такая снежная буря, что лететь стало невозможно. Поскорее повернула я на Юля Ярви, но аэродрома уже не было видно. Перед глазами крутились белые космы свирепой метели. Ветер бросал легкую машину, как беспомощную птицу.

Каким-то чудом я все же посадила самолет на лед озера, очевидно, в его дальнем, нерасчищенном углу.

На наши призывные ракеты никто не явился. И, закрепив машину штопорами, мы отправились искать жилье аэродромной команды. Метель могла и утихнуть через час, и разбушеваться на неделю.

Долго шли мы на ощупь вдоль скалистых берегов и так упарились в меховых комбинезонах, что хоть ложись прямо в снег да отдыхай. Вдруг почуяли дымок. Значит, жилье близко. Но берег был так извилист, что мы долго еще бродили, пока не наткнулись прямо руками на какое-то бревенчатое строение.

- Эге, да это водяная мельница... Вот колесо. Вот плотина, вся в сосульках! - воскликнул Шереметьев. - Значит, мы идем по какой-то реке?

- Вот так история! - смутилась я. - Здесь все озера связаны протоками, и мы ушли куда-то в сторону.

- Сейчас узнаем. Вот жилье мельника.

Шереметьев забарабанил в дверь бревенчатого дома, в окнах которого мерцал свет. Нам долго не открывали. Вдруг на крыльце появилась девушка и, увидев нас, отшатнулась, словно ждала кого-то другого. В ее янтарных глазах мелькнул испуг, и, казалось, они засветились, как у кошки. Снежинки таяли на ее смуглом, скуластом лице и осыпали черного оленя, вышитого на зеленой вязаной кофте.

Схватившись за рукоятку финского ножа, висевшего на ремне в кожаных ножнах, она кивком головы, украшенной только жгутом желтых кос, пригласила нас войти. Большой и сильный Шереметьев шумно потопал за ней, как медведь, ничего не опасаясь, а я почему-то схватилась за пистолет, засунутый за борт комбинезона.

Мы вошли в избу и сразу почуяли вкусный запах горячих пирогов. На лавке, греясь у жаркой печи, сидел старик и чинил сети. На нас повеяло таким домашним уютом, что показалось, будто и фронта нет, и войны нет.

- Мир этому дому! - пробасил Шереметьев.

Старик уронил сеть и медленно приподнялся.

- Русские? - удивился он. - Вы кто - победители или пленники?

- Какие пленники? - схватился за пистолет Шереметьев. - Разве мы на чужой территории?

- Русские вернулись! Ты видишь, внучка, они вернулись. Я всегда говорил: Печенга - русская волость!.. Так это ваш самолет гудел над озером Бюля Ярви?

- Разве это не Юля Ярви? Вот досада! Я ошиблась и промахнулась километров на десять...

- Хорошо, что вы не промахнулись метра на два при посадке! проворчал Шереметьев.

- Мужчина и девушка? Кто вы? - Старик вдруг шагнул и ощупал меня и Шереметьева руками.

И тут мы увидели, что он слепой.

- Русских не было с тех пор, как я ослеп! Давно, давно. Последним русским гостем был у меня профессор с большой бородой. Он собирал руны. Я пел - он записывал. И за сказки подарил мне самовар! Теперь самовар напевает мне сказки в непогоду. Вы слышите?.. Импи, ставь-ка его на стол!

Девушка ответила что-то сердито по-фински и ушла в горницу, откуда пахло глаженым бельем и легким угарцем от утюга.

- Постойте, девушка! Куда вы? Какое у вас красивое имя! - попытался удержать ее Шереметьев.

- При рождении она была названа Марией. Это лахтари сделали ее Импи, - проворчал старик.

- Какие лахтари?

- Те, что убили моего сына, а меня ослепили... Кровавые мясники, они отомстили нам за то, что мы спасли добрых людей от смерти. Мы накормили и обогрели раненых, усталых, больных и проводили их к границе. Мы не знали, что это были красные финны, а за ними гнались белые финны... И вот, сын мой погиб, я брошен в вечную тьму, а внучка - единственное продолжение нашего рода - училась в финской школе и теперь презирает нас - карел, ненавидит русских, мечтает выйти замуж за финна.

Старик снова позвал внучку, но она, усевшись на сундук в полутемной горнице, не двинулась с места. Поставила на подоконник зажженную лампу и стала вязать носки.

- Импи, соблюдай законы гостеприимства: что есть в печи, давай на стол!

Старик обращался к ней по-русски, а она отвечала по-фински. Значит, понимала, но не хотела говорить по-нашему из упрямства.

- Ах, у тебя нет пирогов? И сахар весь вышел? И соленую рыбу ты скормила собакам? Ты дурная хозяйка! - рассердился старик.

Из печки так и несло рыбными пирогами. А в сенях мы видели целые связки вяленой рыбы.