никто уж не догонит!

Очень тревожно мне стало за Шереметьева. Но ведь у него пистолет и пара гранат... И голова на плечах.

Собрав все силы, я наконец выбралась на гору. Снег па плоской вершине был твердый, как лед. Лыжи разъезжались, не оставляя следов. Я несколько раз упала. Испугалась, когда подвернула ногу. А что, если не дойду! Если не успею предупредить, и все получится наяву, как в сказке! Сядут на лед наши самолеты, а он...

Облака вдруг разорвались, проглянула полоса чистого неба. Я глянула вниз и увидела там, вдалеке, дымки, поднимавшиеся из солдатских землянок. До них было километров семь крутого, неровного спуска среди скал и корявых елок.

Страшно было решиться на такой спуск. Страшно, а нужно. Скатывалась я с больших гор, но с таких еще не каталась. Зажмурила глаза и скользнула вниз.

Лыжи пошли ходко, все больше разгоняясь. Открыла глаза и стала лавировать между скал и деревьев, стараясь править не по прямой, а наискось, чтобы спуск был не так крут. Однажды я оглянулась, и сердце похолодело: за мной мчался неизвестный лыжник. Он был в капюшоне, в белом халате. И шел прямо, по крутому спуску, ловко обходя все препятствия. Вот он повернул мне наперерез и со страшной быстротой пронесся прямо у меня перед носом, обдав вихрем снежной пыли.

При этом он заглянул мне в лицо. И я успела заметить злой, ястребиный взгляд, небритый подбородок и карабин под распахнутым халатом.

'Все кончено! - подумала я. - Он убедился, что я не Импи, и сейчас срежет меня меткой пулей'.

На полном ходу резко затормозила и сумела повернуть за большую скалу. Обогнула одну, спряталась за другую. Стала петлять, как лиса, удирающая от волка. Только бы не упасть, только бы не наскочить на камни... Ветер свистел в ушах. Снежная пыль забивала глаза.

Вдруг передо мной возник огромный снежный наддув, громадным пузом нависший над крутым, скалистым берегом озера. Раздумывать некогда - я направила лыжи прямо. Будь что будет - прыгают же люди с трамплинов и не разбиваются...

Лишь только коснулась наддува, как вдоль скалы образовалась трещина и вся огромная масса снега стала оседать, обрушиваясь вниз. Вслед за мной весь снег пришел в движение. Я неслась впереди огромной лавины.

'Ну, - подумала я о моем преследователе, - если он попадет в обвал, конец ему...'

И в этот момент я почувствовала, что лечу в пропасть. Закрыла глаза... и очнулась внизу, в холодном сугробе. Левая лыжа сломалась, правая слетела с ноги вместе с унтом. Выбравшись из-под снега, я освободила левую ногу от лыжи и в одних носках побежала по укатанному озеру к палаткам и землянкам аэродромной команды. Солдаты охраны, мотористы, воентехники выбежали на грохот лавины. И, увидев меня, несколько человек бросились навстречу, подхватили на руки и внесли в теплую санитарную палатку.

- Товарищи! - успела сказать я. - Там, на ручье, мельница... Если ее взорвут... лед аэродрома рухнет... Там Шереметьев в руках диверсантов! Скорей... - и потеряла сознание.

...Быстро собрался наш лыжный отряд и по моим следам явился на старую мельницу. Вешняки плотины были открыты.

Вода уходила из озера. Шереметьев, раненный ножом в спину, лежал, уткнувшись носом в снег. А Импи и след простыл!

Она была хозяйкой притона фашистских диверсантов, стирала и гладила им белые халаты, пекла пироги, кормила рыбой. Пойманные враги показали, что они готовились подловить наши самолеты на опасном льду Юля Ярви. Вот какая беда грозила нам, не разгадай я случайно тайного смысла забавной сказки про водяных!

Конечно, наши сумели остановить воду, сохранить ледовый аэродром, и бомбовый удар по гитлеровским подводным лодкам, спрятавшимся в одном из северных фиордов, был нанесен. Но Шереметьев долго еще провалялся в госпитале и, когда я навещала его, говорил:

- Сам виноват: не поверил вашим словам - не остерегся Импи. Теперь буду знать, что на войне всякое бывает - и сказка иной раз выручает.

ЖЕЛЕЗНЫЙ АНГЕЛ

Подготовка к первому боевому вылету началась, как и всегда, ночью. По хриплому крику петуха, живущего у мотористов под печкой и прозванного 'живой Мозер', бойцы наземной службы дружно выбежали умываться снегом, а второй крик застал их у самолетов.

Под густыми елками, обступившими аэродром, затрепетало таинственное, красноватое пламя подогревательных печей.

Подтаскивая небольшие бомбы, сизые от инея, забегали оружейники. Они забирались на крылья и под крылья, то набивая патронные ящики, то проверяя разноцветные ветрянки взрывателей, похожие на елочные украшения.

К рассвету лес наполнился сдержанным гулом моторов, и инженер доложил командиру:

- Самолеты готовы!

Вместе с зарей вышли на аэродром наши лейтенанты. Пышные меховые комбинезоны придавали им вид богатырей. Они шагали неторопливо, сказочно появившись прямо из скалы. Утепленная палатка была замаскирована так, что казалась продолжением скалистого берега. Волшебство торжественного выхода нарушил Горюнов. Самый маленький из лейтенантов, он поспешил за всеми смешной медвежьей рысцой.

Вдруг из палатки выскочила такая же маленькая девушка в белом переднике, повязанном поверх полушубка, и крикнула звонко на все озеро:

- Сашка, ты опять не допил какао!

Шеренга летчиков дружно расхохоталась, смущенная девушка нырнула обратно в палатку, а Горюнов стал пунцовым, как заря.

Его голосистая сестренка Валя, приехавшая на фронт вместе с военторговской столовой, доставляла ему одни неприятности.

Мотористы вылезли из кабин, уступая летчикам нагретые сиденья, и поползли под самолеты выбивать колодки из-под колес.

В воздух взвилась красная ракета. Винты взвыли, крупчатый снег полетел в лица мотористов. Машины задрожали и сдвинулись с места. Маскировочные елки стали валиться, лес расступился. Девятка самолетов стремительно вынеслась на старт и ушла в небо с сердитым ревом. Мотористы проводили взглядом своих друзей и пошли в палатку.

- Кому кофе, кому какао? - предлагала Валя певучим голоском, устроившись с двумя термосами за ящиком из-под бомб, как за буфетной стойкой.

Но, прежде чем добраться до вкусных напитков, многие попадали в руки строгой Веры Ивановны, военного врача. Пожилая женщина обращалась с бойцами, как с детьми.

Внимательно всматриваясь в них, она то и дело хватала кого-нибудь за рукав:

- Щека! Подбородок! Нос! - кричала она и выталкивала обмороженного из палатки.

Ее жертвы возвращались красные как раки. Вера Ивановна мазала вазелином поцарапанные снегом физиономии.

Работать в такие морозы на полевом аэродроме было поистине непрерывным подвигом, но сами мотористы не считали геройством свой незаметный, кропотливый труд.

Мотористы, как оруженосцы, ревниво оберегали честь и воинскую славу своих летчиков. Они устраивали целые словесные бои, в которых уточнялось количество сбитых самолетов, количество пробоин, каждое проявление воинской хитрости, доблести и мастерства.

Прихлебывая кофе, Скориков заявил:

- Ничего был боишко - мой привез семь пробоин. Три в плоскости, две в хвосте...

- В хвосте? - воскликнул Чалкин. - Да я таких и не считал! У моего семь пробоин в фюзеляже...

- Извиняюсь, больше всех в этом бою сбил Володя, все же признают... А пробоины - это не показатель...

Вступили и другие мотористы. Только Суханов молчал, словно Горюнов, его летчик, и не участвовал в воздушном бою. Валя знала, что брат ее храбрец из храбрецов. Даже в газетах написали, какой он герой. А