командующего ВВС флота закончилось рано. Все торопливо расходились: у каждого в Севастополе были еще другие дела и хлопоты, да и на свой аэродром хотелось добраться засветло.

Любимов тоже с удовольствием покидал душное, прокуренное подземелье штаба. В городе ничто его больше не удерживало, и он спешил скорее вернуться в Тагайлы. У выхода столкнулся с командиром 32-го авиаполка майором Павловым. Поздоровались, прошлись по Историческому бульвару.

Севастополь готовился к обороне. Моряки устанавливали противотанковые ежи, сваренные из кусков рельсов. Женщины рыли щели. Звенели и скрежетали о камни лопаты, ломы. А высоко в синем по-осеннему небе резали воздух барражирующие над городом советские истребители. Любимов провожал их взглядом. Звено 'мигов' разворачивалось над Северной бухтой, как раз в том месте, где он в первую военную ночь настиг немецкого бомбардировщика и, наверное, сбил бы, если бы прожектор продержал его в своем луче еще десяток секунд...

- Как воюется? - спросил майор Павлов,

- Вроде бы ничего, Наум Захарович. - Не обижают?

- Немцы?

- Нет, в группе. Начальство.

- Не замечал, Наум Захарович.

- Значит, не обижают. - В голосе Павлова сдержанно звучали грустные нотки. - А меня, Иван Степанович, уже обидели.

Павлов не стал пояснять, чем и кто его обидел. Любимов знал и без этого. Ему самому было больно, что командир нашего полка, такой чуткий воспитатель, незаурядный мастер воздушного боя, еще до войны научивший своих подчиненных воевать, сам оказался у дел гораздо меньших его возможностей. В то время, когда враг ломится в ворота Крыма, майор Павлов сидит со своим штабом при двух эскадрильях под Севастополем. Остальные три эскадрильи воевали в Одессе и на Перекопе. По сути они вышли из оперативного подчинения своего полка.

У штаба ВВС флота остановились. Павлов подал Любимову руку. Прощаясь, поинтересовался, как воюет молодежь. Потом сказал вдруг:

- Передай всем, всей эскадрилье привет. Скажи, что командир доволен их работой. Не зря старался. И тобой тоже. Помнишь, чему учил? Пригодилось. Ну, будь. - Он слегка тряхнул руку Любимова, круто повернулся и зашатал, не оглядываясь, - коренастый, чуть сутоловатый, сильный.

Любимов направился к ожидавшим штабного автобуса на аэродром. Из дверей штаба выскочил какой-то лейтенант. Вглядевшись, комэск узнал в нем своего летчика, отосланного больше месяца назад в госпиталь после аварии на Миг-3.

- Лейтенант Колесников! - окрикнул Любимов.

Колесников споткнулся на полушаге, быстро, неуклюже повернулся на голос и замер, приложив руку к козырьку лихо сдвинутой набекрень фуражки.

- Вы что здесь делаете? -спросил Любимов, разглядывая летчика.

Посвежел, покруглел парень. Форма на нем чистенькая, глаженая.

- Да так, товарищ капитан, начальство вожу. На У-два, - ответил Колесников, Его мальчишеское лицо тронула виноватая улыбка.

- Из госпиталя давно?

- Недели две. Просился в часть - не пустили. Доктор сказал: не летать на боевых машинах дней двадцать. И меня в 'королевский флот'.

- Та-а-к, - протянул Любимов. - Воевать хочешь?

- Конечно, хочу, товарищ капитан, - сказал он серьезно, понизив голос.

- Пойдем.

В полумраке коридора встретился майор Наумов.

- Николай Александрович, тут ерунда получилась,- обратился к нему Любимов. - Моего летчика из госпиталя к вам забрали.

- Ну и что? Пусть летает на здоровье.

- Нерасчетливо, Николай Александрович. Человек воевать хочет, летает на трех типах истребителей - на и-шестнадцатых, миг-три и на як-один, а его - в извозчики.

- Так бы и сказал. Подожди здесь.

Наумов пошел в глубь коридора, нырнул в какую-то дверь. Вскоре вернулся, сунул Колесникову бумажку - 'оформляйся', а Любимова, взяв под локоть, увлек за собой, что-то объясняя. Навстречу из темноты коридора приближалась группа генералов. Все вроде бы знакомы, кроме того, что пониже ростом. Нашивки на его рукавах при тусклом свете разглядеть было трудно.

- Жаворонков, - шепнул Наумов и отступил к стене, пропуская генералов.

- Любимов? - остановился командующий Черноморской авиацией, протянул руку. - Здравствуй. Тут о тебе столько наговорили лестного, что хоть самому в твою эскадрилью переходи.

- Так это и есть тот самый Любимов? - заговорил старший по чину и возрасту генерал. Любимов приготовился выслушать внушение за ЧП с нестреляющим оружием. - Ну, ну. Видел твою работу и над передовой.

Какой именно бои видел начальник морской авиации Жаворонков над позициями наших войск по Турецкому валу, Любимов не знал. Гадать ему тоже некогда было, потому что Жаворонков продолжал:

- Обедал? Нет? К себе на первый черпак все равно не успеешь. Тут хозяева грозятся хорошим обедом угостить, так не откажи, капитан, посидеть со мной в их кают - компании.

Любимов смутился, но отказаться не решился, тем более Ермаченков обнял уже его за плечо, другой рукой притиснул к себе Наумова и с шуточками направился за Жаворонковым.

За столом от Наумова и узнал Любимов, что генерал Жаворонков, вернувшись вчера с передовой, рассказывал Ермаченкову, как какой-то одиночный 'як' низко над позициями дрался с 'мессершмиттом'. На земле даже бой прекратился - и наши, и немцы следили за поединком. А когда 'як' пристроился в хвост 'мессеру' и открыл по нему огонь, красноармейцы кидали вверх пищи кричали 'ура!'.

- Генерал говорит, что невозможно передать то впечатление, которое произвел на наши войска этот поединок и победа советского истребителя, досказал Наумов выходя из салона. - А потом приказал Ермаченкову немедленно найти ему этого храбреца. Ермаченков ответил: 'Его искать нечего. Это Любимов'.

* * *

На рассвете 24 сентября летчики, как всегда, собрались на КП эскадрильи для получения задания. Механики уже опробовали двигатели, топтались у своих машин.

- Товарищ старший сержант, гляньте на север, - сказал молоденький моторист Кокин своему механику.

Бурлаков посмотрел в сторону Перекопского перешейка. Небо на горизонте полыхало и, будто раздуваемый ветром пожар, разгоралось, вздрагивая. Вскоре в утренней тишине стала слышна далекая артиллерийская канонада, изредка доносились глухие взрывы. Канонада усиливалась.

- Земля дрожит, - заметил Кокин. Он прилег, прижался ухом к траве. Стонет. Наверное наши фашистов вышибают с перешейка. - Поднялся, отряхнул ладонями брюки. - Как вы думаете, товарищ старший сержант, осилим?

- Осилим, Кокин, - ответил немногословно Бурлаков.

Прибежал Аллахвердов. Едва дослушал доклад Бурлакова о готовности самолета к боевому вылету, заторопил его.

- На сопровождение идем. Бомбардировщики вылетели, догонять надо.

- Товарищ командир, а что там? Наши наступают? - спросил Кокин.

- Нэ знаю, дарагой, нэ знаю. Слетаю - сам посмотрю, вернусь - тебе скажу.

С того памятного для Аллахвердова дня, когда он сбил первый самолет врага, а товарищи отчитали его за то, что оставил без прикрытия хвост ведущего, младший лейтенант Аллахвердов как-то резко изменился, стал намного сдержанней, серьезней. Чувствовалось, что человек перешагнул четверть века. А тогда, в тот памятный вечер, он подошел к комиссару и попросил извинения за грубость. Батько Ныч сделал удивленное лицо, сказал:

- Если вы чувствуете за собой такой грех и допустили его при людях, то в их присутствии и извинялись бы. Но я такого случая что-то не помню.

Теперь комиссар - самый близкий Аллахвердову человек. Сегодня старший политрук интересовался, не получил ли Аллахвердов весточку от жены из эвакуации, а узнав, что нет, успокоил его, убедил: 'Все будет хорошо, жива, здорова и письма ее ищут тебя по фронтовым дорогам'. В прекрасном настроении улетел Аллахвердов на задание. Перед вылетом спросил механика:

- Петр Петрович, твоя Ирина в Новочеркасск доехала?

- Знать бы, товарищ командир, на душе было бы спокойней, - ответил Бурлаков. - Писем нет.

- Не волнуйся, дарагой, будут письма, обязательно будут. Они тебя ищут. Так мне Батько сказал.

Вернулась группа с Перекопа минут через сорок.

Аллахвердов выскочил из самолета возбужденный, то в кулачном бою побывал.

- Пять 'мессеров', пять 'мессеров' сбили. Там такое делается, такое делается! Земля горит. Все в дыму. Где наши, где немцы - ничего не видно. Сержант Кокин помог командиру отстегнуть парашют.

- Хорошо - все вернулись, - сказал Бурлаков.

А Николай Кокин успел уже бегло осмотреть фюзеляж, крыло.

-Четыре пробоины на консоли левой плоскости, - доложил он.

Аллахвердов и Бурлаков прощупали каждую пробоину сверху и снизу. Ничего опасного не нашли, пробита только перкалевая обтяжка - расторопному мотористу на десять минут работы. У самолета, будто из-под земли, выскочил лейтенант Колесников. С тех пор, как комэск привез его из Севастополя, на задание еще не выпускали, ждал провозных *. Он тоже потрогал пальцем пробоины.

- Ну, как там? - спросили Аллахвердова.

- На высоте дым в кабину лезет, - возбужденно рассказывал он. - В небе окороки коптить. И куда ни глянь - 'Юнкерсы', 'мессершмитты', 'хейнкели'. Наших мало. Одну группу немецких бомбардировщиков разогнали, другую разогнали! Потом на четверку Филатова семь 'мессеров' набросились. Пары Филатова и Минина затянули их в карусель. Тогда Авдеев своей четверкой снизу, а командир четверкой сверху, понимаешь, в клещи 'мессеров' зажали. Только двух упустили. Пять сбили! Сам видал: три горели сильно, два дымили! А ниже нас 'илы' кружились, добили тех двух.

Подъехал бензозаправщик. Оружейники уже гремели в пустых ящиках свежими патронными лентами. Аллахвердов поспешил на КП. Колесников шел рядом с ним, с завистью посматривая на своего