раз оглянулся. А это вовсе и не 'яки',а самые настоящие 'мессеры'. Я рванул вперед, хотел покачать крылом старшему лейтенанту, предупредить об опасности. Поравнялся с машиной Макиева, глядь, а на ней вместо звезд, кресты. Признаться, мне сразу жарко стало. Чуть приотстал, начал соображать, как выбраться.

- Спикировал бы до земли, они бы и сообразить не успели, -подсказал кто-то.

Начали спорить. Не дослушав Шелякина, каждый высказывал ему свои советы, как он должен был поступить при создавшейся обстановке. Спор этот, конечно, был не бесполезен. Но пришлось все таки прервать.

- Будет вам. Пусть Шелякин доскажет, что же дальше было.

- По-честному, я снахальничал, - продолжал Шелякин. - Сначала-то, конечно, струхнул. А потом вижу, меня не трогают. Мой 'ведущий', то есть немец, когда я с ним поравнялся, ноль внимания. И снять его было пара пустяков. Но ведь ведущий группы - птица, небось, поважней. Я напустил на себя храбрости, выдвинулся вперед, дал короткую очередь по ведущему группы и снова на свое место. Ну, думаю, пропал! А немцы в сумерках не разобрались что ли, не на меня, а на свое начальство, по которому я стрелял, набросились и сбили... Хотел я спикировать за ним, за падающим, вроде бы добиваю, и улизнуть на бреющем, да со своим 'ведомым' жаль было расставаться не попрощавшись. Довернул машину влево, влепил по его мотору полную дозу, а сам в сторону. А он, подлец, моментально вспыхнул и провалился вниз. Знал бы, что собью с одной очереди, я бы за ним и наутек. Но тут мне на выручку поспешили фрицы задней шестерки. Они оказались неплохими стрелками - еще двух 'мессершмиттов' сбили. К одному из них записался в сопровождающие. Так и ушел. А на вынужденную сел - побоялся в темноте машину разбить.

-Вот это да!

- Такого еще не бывало.

- Сколько ему записать, товарищ командир? - спросил адъютант. - Все четыре или один?

В самом деле, сколько же этому храбрецу следует записать? Ведь, по совести, - один, сбитый им лично, противник. А по существу за храбрость, за находчивость, ему надо отдать четверых.

- Правильно. Все четыре его, - раздавались голоса.

- Мне подачки фашистов не нужны, - возразил Шелякин. - Один мой, его и пишите.

* * *

На рассвете 18 октября немецкая авиация сильно бомбила наш передний край. Потом заговорила артиллерия. Начались ожесточенные бои на Ишуньских позициях.

Генерал Ермаченков бросил к воротам Крыма основные силы Черноморской авиации. Разрешил без ограничений летать на задания командирам и комиссарам полков.

На другой день боев господство в воздухе безраздельно принадлежало советским летчикам. Наши истребители блокировали немецкие аэродромы, встречали бомбардировщиков противника до подхода к линии фронта, разгоняли их и заставляли сбрасывать бомбы куда попало. А 'мессершмитты' старались в бой не ввязываться. Таким образом, наши бомбардировщики и штурмовики работали на полную возможность. Немцы не могли днем свободно перебрасывать к фронту войска и боеприпасы, вынуждены были зарываться в землю вместе с техникой.

Полное господство это длилось всего три дня. Немецкое командование срочно перебросило на Крымский фронт истребительную эскадру генерала Мельдерса. Борьба за господство в воздухе продолжалась еще несколько дней. Немцы уже знали силу наших истребителей Як-1 и, если не имели на своей стороне значительного преимущества, в бой не вступали. Зато хищно набрасывались на советские самолеты устаревших конструкций.

Когда у нас еще никто не подозревал о прибытии эскадры Мельдерса, знаменитый ас Арсений Шубиков повел группу своих истребителей на прикрытие бомбардировщиков 32-го авиаполка, которым предстояло подавить дальнобойную немецкую батарею в районе Казан-Сарая. Бомбардировщики задачу свою выполнили, а истребителям пришлось вступить в неравный бой с численно превосходящим противником. Бой был очень тяжелым и длительным. Несколько машин потеряли немцы, но и наши понесли большой урон - не вернулись с задания пять экипажей, погиб и сам капитан Арсений Шубиков.

В этот несчастный день понесла горькую потерю и наша 5-я эскадрилья. Воздушная обстановка изменилась, и выделение на прикрытие шести бомбардировщиков в район Бром-завода всего четырех истребителей было явно недостаточно.

Повел эту четверку парторг эскадрильи, старший лейтенант Семен Минин, его напарником был сержант Яша Макеев. Другую пару составляли два друга младшие лейтенанты Алексей Колесников и Арсен Макиев. Задание бомбардировщики выполнили без сильного противодействия противника. Встретили их 'мессершмитты' на обратном пути у линии фронта. Двенадцать штук. Они сразу же отрезали наших истребителей, и дока четверка Минина отбивалась, подоспевшие еще девять 'мессершмиттов' сбили все шесть Пе-2. На аэродром вернулось всего три истребителя-погиб в воздушном бою красавец Арсен Макиев.

В 5-й эскадрилье оставалось еще семнадцать летчиков и пятнадцать исправных самолетов. Еще неделю воевали они на перешейке и ни одного человека не потеряли в самых тяжелых и часто неравных схватках с противником.

Многие отличились в этих боях. Только старший лейтенант Алексеев сбил за десять дней три машины противника.

Самолетный парк таял с каждым днем.

Техники уже не успевали ремонтировать машины.

Все больше и больше рвущихся в бой летчиков осталось 'безлошадными'.

Во второй половине дня 27 октября было уже ясно. Что наши войска на Ишуньских позициях долго не продержатся.

Из штаба Фрайдорфской авиагруппы поступило приказание отправить прикомандированных летчиков капитана Калинина в свой полк, а самим перебазироваться южней, ближе к Симферополю.

Это была последняя связь со штабом группы. С этого дня руководство эскадрильи действовало по своему усмотрению.

Уходил октябрь сорок первого... Мы стояли на пороге огненных дней обороны Севастополя.

Херсонесский маяк

В начале войны Херсонесский маяк можно было разглядеть в хорошую погоду далеко с моря и воздуха. Взлетал я с аэродрома для барражирования над главной базой и видел на самом краю мыса выбеленный солнцем маленький столбик Вернее, даже не столбик, а белый на фоне темного моря штришок. Столбиком он выглядел, когда мы подлетали к Севастополю. Теперь маяк в глаза не бросался, он был закомуфлирован - покрашен грязно-зелеными, бурыми и бледно-желтыми пятнами под цвет берега. Мы обратили на него внимание, лишь подлетая к Казачьей бухте, таким невзрычным выглядел он в маскировочном наряде, да еще в пасмурный день

Аэродром на полуострове тоже назывался Херсонесский маяк. Собственно, аэродром - это громко сказано: обыкновенная посадочная площадка. По сторонам взлётного поля торчали в зарослях мелкого кустарника и бурьяна огромные глыбы камня. Вдоль Казачьей бухты и по берегу моря с севера я увидел рассредоточенные истребители самых различных типов. К югу от маяка, в направлении 35-й батареи, пристроились на побережье штурмовики и бомбардировщики. И всюду люди, люди. Бескозырки, белые и красные платочки. Платочков больше. Женщины Севастополя и краснофлотцы ворочали камни расширяли летное поле, рыли для самолетов капониры, сооружали землянки для летчиков и техников, командные пункты, подземные хранилища.

После посадки, вернее, уже после пробега, когда воентехник 2 ранга Буштрук вылез из задней кабины УТ-2 и, держась за консоль крыла, побежал на рулежке за самолетом, направляя его к стоянкам 'яков', я подумал: 'А мне и воевать не на чем'. Рядом с И-16 стояли два 'яка', но они оказались не мои, не 5-й эскадрильи, а 9-го полка. На глаза попался Костя Алексеев, но он тоже только прилетел, и где стоянки 32-го полка, понятия не имел.

Выяснили все-таки, что на пробеге не надо было сворачивать вправо, а рулить дальше и тогда мы попали бы к стоянке своего полка. Но сразу попасть туда так и не пришлось. Впереди откуда-то взялся краснофлотец в бушлате. Он поднял руку, будто голосовал на дороге, просил подвезти. Ветер рвал с него бескозырку, трепал черные ленты. Я сбавил обороты, остановился. Морячок подбежал к технику, что-то сказал ему и тот скрестил над головой руки: выключай зажигание.

- Командующий вас вызывает на КП, - пояснил Буштрук, как только заглох мотор.

Я направился вслед за удаляющимся краснофлотцем и не знал, что и подумать, зачем так срочно понадобился командующему ВВС. Вины я за собой никакой не чувствовал и это меня еще больше угнетало. Но так как безгрешных людей не так уж много, я нашел, наконец, и свой грех. Первое, о чем может спросить генерал, так это:

'Где ваша эскадрилья?' Или: 'Почему прилетели один? Где люди, где самолеты?'. Я начал мысленно оправдываться, подыскивать более веские доказательства правильности своих действий, но мысли, как заезженная пластинка, вертелись на одном месте, безответно повторяя под левую ногу: 'Где люди? Где самолеты? Где люди? Где самолеты?'.

В шлемофоне мне стало жарко - сдвинул его со лба. Я уже догадывался, что самый большой холм у Казачьей бухты и есть КП. От землянки этой отделилась фигура и направилась навстречу. Показалось - подполковник Юмашев, командир 8-го истребительного авиаполка.

Краснофлотец быстро подошел к человеку в реглане, приложил руку к бескозырке и тут же, резко опустив ее, побежал к землянке, а человек в реглане снова двинулся мне навстречу. Это был не Юмашев. Он шел уверенно, держась правой рукой за борт, словно застегивал на груди пуговицу. А когда увидел я генеральские нашивки, догадался, что это и есть новый командующий ВВС Черноморского флота, о котором слышал многое от батьки Ныча. Я ускорил шаг и с волнением в голосе представился генералу. Остряков протянул руку.

- Здравствуйте, Михаил