почтительно расступились и отворили дверь.

Внутри гремела музыка и смеялись люди. Он поискал знакомых и быстро нашел своих друзей: двое парней дымили у окна за порядком загроможденном бутылками столиком.

— Явился, наконец, — бросил белобрысый, оттягивая галстук. Небрежно-привычным жестом пододвинул кружку с пивом. Макс. Точно, а субъекта в жилетке зовут Николаем. Максим — дистрибьютор в крупной пищевой компании. Николай — главный риск-менеджер северо-западного отделения страхового конгломерата 'СиПиДи'. И о чем сие говорит? Ни о чем, что казалось ему значимым, так же как и цвет манжеток его приятелей.

— Ну, выкладывай, что стряслось, — говорит Николай, грациозно стряхивая пепел в пакетик из-под орешков. Гладко выбритый, с ослепительно белыми резцами.

Он сглотнул и, сначала запинаясь, потом все уверенней стал рассказывать о ней. Кто она. Что было. Удивительное дело, это здорово ему помогло прояснить свое темное прошлое. Собеседники слушали с вежливыми ухмылочками, время от времени заказывая новые порции напитка. А он понял, что не в силах остановиться пока не иссякнет изнутри.

— Ты завязывай траву курить, — покачал головой Макс, — так и в психушку недолго залететь!

— Не курю я никакую траву….- буркнул он обиженно, не поняв шутки.

— Возьми отпуск, — посоветовал Николай, — Слетай на юга, за границу куда-нибудь. Нашел из-за чего убиваться. Таких шлюшек тысячи, они как хищники, подстерегают добычу, вцепятся и не отпускают пока не выжмут для себя максимум. Сколько ты на нее потратил за прошлый месяц?

— Я не считал, — устало ответил он, потирая веки.

— И не считай — а то повесишься. Знаю я эти бабские ужимки: достаточно повилять задом и она помыкает тобой, как хочет, а ты даже не заметишь этого!

Девушки за соседним столиком смолкли и вперились им в затылки. Николай невозмутимо повернулся, улыбнулся и продолжил:

— Мне тебя искренне жаль, но твоя судьба в твоих руках..

— Это верно, дружок, — поддакнул Макс, отчаянно зевая. Похоже, тема разговора ему быстро надоела.

— Вы вроде бы не совсем усекли, о чем идет речь. Мне на нее наплевать, меня беспокоит другое. Бессонница. Забывчивость. Рассеянность.

— Ты же ходишь к какому-то лекарю, разве нет? — спросил Макс с мнимым удивлением.

— Толку-то…. Никакого эффекта не чувствую. Зато этот ублюдок слупил с меня неплохой задаток. Сволочь, запудрил мозги своей дурацкой латынью, — он с нескрываемым наслаждением сделал большой глоток из кружки, — У меня, видите ли, анорексия, вызванная длительной стрессовой ситуацией. Направил на какие-то сомнительные анализы, чуть ли не на рентген.

— Вон, смотри, та у стойки ничего, а? — ткнул в бок Николая Макс. Оглядывается. Иди, спроси про вишенку. Оба сгибаются от хохота. Он чувствует, как кровь приливает к ушам.

— Анекдот слышал: стоит, короче, постовой….

Он не выдерживает и встает, чтобы поскорее убраться отсюда.

— Ты куда?

— Воздухом подышать, — отрубает он ироничным тоном, но эффект нулевой:…тормозит он машину, а там бабенка сидит….

Еще друзья называется. Сплошное расстройство. Недалеко от выхода тротуар мел старик. Работал он старательно и что-то насвистывал себе под нос. Оранжевая униформа уборщика смотрелась на нем нелепо.

Наблюдая за ним он, незадачливый торговец мылом, пытался прикинуть в уме жизненный путь старика: родился, поди, где-нибудь в деревеньке, мама-папа рабочие, а может крестьяне, школа, трудное детство, суровая борьба за хлеб насущный, изнуряющая работа, слишком раннее осознание своей участи, потом армия, школа жизни, техникум какой-нибудь, завод, станки, светлое будущее, слава людям труда….миру мир. Грянули перемены, он в числе прочих оказался к ним неподготовленным. Такие люди обладают наследственной мудростью. Мир для них прост в своем величии, а посему прекрасен — лучший из возможных миров, несмотря на отягощенность злом. Звать, наверное, Василий Иваныч, не иначе….

— Василь Иваныч! — Он вздрогнул. К старику подходит тощий человек, крайне бедно одетый, с бесформенной котомкой под мышкой. Человек же — тень среди теней, — Василь Иваныч, ты мне не оставил там стеклотару?

Старик оперся об метлу.

— А как жо, — важно проговорил он, — Оставил, вона, значить, за мусорным баком лежит в целлофане, обернутое. Только это, мало сегодня, мало. Всего три.

— Хоть что-то, — отозвался человек, проходя мимо наблюдающего за этим бизнесмена, и опасливо поглядывая на него, — Спасибо, до завтра.

— Ага, — старик уже мел тротуар как прежде. Казалось ничто в мире не способно отвлечь его от работы. Метла шаркала как маятник, постепенно приближаясь к ногам, обутым в лакированные туфли.

— Посторонитесь-ка, — попросил его уборщик.

Он неторопливо отошел в сторону, натягивая кожаные перчатки. В витраже кафетерия были прекрасно видные его приятели, кадрящие тех двух девушек, что сидели сзади. Освященные внутренним светом, они напоминали актеров в театре теней. Его вдруг охватила дикая неприязнь к этим людям, ему стало мерзко, что он пожимал им руки при встрече, смотрел в их лица и зияющие зубной белизной пропасти глоток, порыв был настолько сильный, что его передернуло. Захотелось убраться отсюда прочь и поскорее.

— Это, вы как? Вам не плохо? — поинтересовался сердобольный уборщик, подковыляв к нему. От старика пахло сыростью, дешевым табаком, и еще какая-то примесь, видимо старческий пот, но запах показался ему и вполовину не таким отвратительным как одеколон той блондинки и ментол клерков.

— Да нет, все хорошо, — натянуто улыбнулся он, и потянулся за бумажником, — Благодарю за беспокойство.

— Э, нет, — категорически отрезал старик, — Ты мне не суй свои бумажки. Не надо.

Он посмотрел в его глаза и непроизвольно покраснел. Неуклюже, не попадая в карман, убрал бумажник. Старик переминался с ноги на ногу, сглатывая и сопя.

— Ты, это…. Бросай дурью маяться. Не твое место, не нашел ты еще свое место. Ты не выглядишь счастливым. Думай о будущем, понял? Радуйся каждому новому дню, радуйся, что живым в постели просыпаешься. Оно незаметно приходит. Раз и нету тебя. Жизнь такая штука. Вона, нанесет, — он махнул на кучу мусора, — и разгребаешь. Чего только не валяется, ей-богу. Всяко бывает, — не найдя что еще сказать, уборщик вернулся к своему занятию.

Мимо прошла гогочущая группа подростков. Один швырнул на асфальт пачку из под сухариков, другой — пустую пластиковую бутылку из-под газировки. Бутылка покатилась прочь, гонимая порывом. Он медленно зашагал против ветра, выискивая среди уткнувшихся в бордюр машин свой серебристый 'BMW'. Охранники меланхолично работали челюстями и за отсутствием стоящих внимания объектов, перекидывались короткими фразами по рации. Он отошел на такое расстояние, чтобы они потеряли его из виду, выудил большим и указательным пальцем наугад банкноту и поместил перед глазами на вытянутой руке. Билет Банка России трепыхался на ветру, словно стяг над парламентом в центре столицы. Он разжал пальцы и купюра улетела в темноту. Где-то за углом асфальт скребла метла.

Он отправился домой.

Жил он на пятом этаже. В подъезде как всегда перегорела лампочка, и прибавилось еще одной матерной надписью на беленой стене. На его этаже мигал бледно-лиловый неоновый свет, отбрасывающий резкие тени. Минуты две он гремел ключами у металлической двери. В шахте глухо гудел лифт. Забравшись в квартиру, не включая верхний свет, не раздеваясь, он отправился в ванную, ополоснулся холодной водой, кое-как стянул обувь, и повалился в кресло в зале.

Он наслаждался тишиной. Но тишина почему-то звенела. Еле уловимый барабанными перепонками звук будто тонкой иглой взрезал гармонию тишины. И он почти обрадовался, когда в дверь позвонили. Предусмотрительно стянув пальто и шапку, он отворил дверь.

На пороге стоял здоровенный мужик лет сорока.