— Я!

— Возьмешь на себя командование юго-восточной стороной в случае моей гибели.

— Есть! — отвечают ему.

— Перед самой атакой пустишь сигнальную ракету. Я в штаб.

Офицер удалился. Колонна бронетехники наконец закончилась и ушла вглубь массива позади них. Куда они пойдут, вдоль Волги или в Подмосковье, думал Паук. Кто их остановит? Точно не мы.

— Страшно? — голос солдата изменился, осип.

Паук кивнул, выглядывая из-за бруствера.

— Знаешь, что это за таблетка? Нет? Это мескалин, наркота. Я слышал, от него чувствуешь себя призраком, полная невесомость, — коренастый облизнулся, — и силы прибавляет. Ааа, это, помнишь, один драпать хотел? Ну, так вот, его те, в масках, за-заметили и прирезали, я сам видел, да все видели, хе-хе, как свинью. Чтобы не шуметь, а то подумают, враг. Они в тылах по периметру дежурят.

Паук пошевелился, разминая отекшие конечности.

— Ты что, сваливать хочешь? — спросил он шепотом.

— Я-то? Даже если б захотел, ничего бы не вышло, — усмехнулся солдат. Трясущимися руками он засунул в рот помятую сигарету и закурил, поплевывая.

— Жрать хочется.

Прошло несколько минут. Окончательно стемнело. Паук нашарил в темноте бинокль с инфракрасным фильтром. С того края укреплений устроили перекличку. Подкрепление ушло спать в наспех сколоченные бараки. За горизонтом ухало и охало, иногда кромка неба освещалась багровым заревом. Минута тянулась за минутой, Паук закрывал глаза, считал десять секунд: один, два, три, четыре, пять, шесть…. Семь. Семь. Восемь и девять. Десять. Открывал глаза, зевал, теребил бинокль. Когда уставал смотреть на ту сторону поля, снова закрывал глаза. Считать становилось все труднее. Тело ныло, онемевшие от неестественного положения конечности потеряли всякую чувствительность. Заедали комары. Хотелось пить.

Небо побледнело, звездочки затухли, их заволокло белесой пеленой. В предрассветном сумраке предметы казались окаменевшими, серыми и безжизненными. Веки набрякли и грозили обрушиться вниз. Впрочем, Паук уже мало сопротивлялся. Эй там, крикнул голос с молдавским акцентом, по порядковым номерам рассчитайся! Первый, слабо отозвались с той же стороны. Продолжительная пауза. Второй. Пауза. Пауза. Третий, плешивый черт, почему молчишь, гнида? А ну просыпайся!!

Паук ослабил контроль над веками и уставшее тело мягко уложило его в нокдаун. Никто на него не орал, не брызгал слюной, не пинал, не бил. Ему было хорошо и уютно. В его мире царила гармония и взаимная любовь. Затем покой перестал существовать, вместе с ним растворились образы и воспоминания, мальчик с мячом, дом, лето и мир…. Нахлынула реальность, внутри которой нарастала суета, возня и крики.

— Смотрите! Деревьев нет! Лес исчез!!

Паук вскочил, слегка очумевший, ожесточенно растер глаза, бросил взгляд на часы (пять утра), потом за укрепление — на поле, где еще вчера покачивались кроны елей, а сейчас — нет. Их словно сбрили, начисто, ровно и аккуратно, и вот из-за широколиственного массива выплыли сооружения с поднятыми щитами и фигурки вокруг них, и небо застонало от взрезающих атмосферу десятков турбинных двигателей и над точкой на бреющем полете пролетела эскадрилья истребителей, а еще выше, наверно в километре над землей потянулись разлапистые кресты десантных самолетов, и из них как мак посыпались люди.

Сооружения дали залп, но на территорию крепости не упал ни один снаряд. Над полем раздался голос из динамика:

— Русские, сдавайтесь. Мы не будем вас убивать. Вы последние, кто оказывает сопротивление. Мы вас не тронем, даем слово. Сложите оружие.

Повисла тишина.

— Солдаты! — завизжал офицер, — Не поддаваться пропаганде! Труса пристрелю лично! — и выхватил револьвер.

Предложение капитулировать прозвучало еще дважды. Сверху все сыпался людской дождь.

— Дойдет до того, что они нас окружат, а потом бомбу скинут, — захихикал коренастый солдат, — Зачем людей на смерть посылать? — И его лицо изменилось.

— Идут. Идут!!!

Фигурки медленно двинулись вперед. Они шли целую вечность, поблескивая своими защитными линзами, с выставленными перед собой дулами.

— Приг…. - офицер беспомощно закашлялся, но ему вторили с других концов, — Приготовиться. Огонь открывать по приказу.

В окоп посыпались новые солдаты, свеженькие, дрожащие, с оскалом на белых лицах, приговаривая: ну, держитесь, суки….

Наступающие грянули хором что-то ободряющее и переключились на бег. Они словно стометровку брали, а не шли в атаку.

— Огонь!

Паук нажал на спусковой крючок, приклад ударил его по плечу, дымящаяся гильза вылетела из затвора, там, за бруствером, рухнуло несколько тел. В траншею полетели гранаты. Грохнули взрывы, нечеловеческие крики, кровь, оторванные руки и ноги, чье-то развороченное тело, перед Пауком возникло искаженное яростью лицо, почему-то безоружные руки потянулись к его шее, тело навалилось на него, автомат выскользнул из потных пальцев. Удушье. Паук вцепился зубами в ладонь, вгрызся в мякоть по самые кости, как в кусок ростбифа, в рот потекла чужая кровь. Солдат издал крик, и тут же половину головы ему снесло очередью. Паук стащил с себя мертвеца, выплюнул кусок мяса и, утираясь, встал на ноги.

Слышалась работа пулеметчика, несколько самонаводящихся ракет пролетело мимо. Несмотря на экономию, Паук очень быстро истратил свои три обоймы, пришлось крепить штык, зато враг поливал укрепление шквальным огнем. Уцелевшие уже не высовывали головы, только снайперы продолжали хлопать по мишеням. Патронов не то что не было вовсе, но их запас не шел ни в какое сравнение с ресурсами противника. Вооружение павших пришлось здесь кстати.

Атака превратилась в выкуривание зверя из норы. Выкуриванием занимались бойцы, одетые в костюмы биозащиты и противогазы с оружием, похожим на огнеметы.

Ярко-оранжевой палатки полевого штаба и след простыл.

— Принять таблетки!

Паук запихнул капсулу в рот и надкусил. По языку пробежался холодок, мышцы обмякли, нервы приятно защекотало, тело охватило тепло как от полового возбуждения. Ему вдруг захотелось побыстрее покончить с этим.

— Вперед, пацаны! — закричал какой-то солдатик, — Ур-ра!!

Его уложили первым.

— Ур-ра! — ревели обезумевшие солдаты, получая пули от в спешке отступающих американцев: те явно напугались. Паук успел даже убить штыком двух замешкавшихся солдат, но тут один из молодчиков в противогазе навел на него стержень орудия, и Паук почувствовал страшную, ни с чем не сравнимую судорогу, агонию, выворачивающую все его нутро наизнанку, нечто, готовое разорвать его плоть на куски.

Он увидел лицо, последнее лицо в этой жизни, лицо весело улыбающегося татарина, и дуло.

— Ты ж…не можешь по англий…ийски гврттттть….

— Похер! — сказал татарин и выстрелил ему в грудь.

Паук ощутил головокружение, мир потемнел и Паук расслабился.

— Подонок! Ненавижу! — звонкая пощечина.

Он потер горящую щеку тыльной стороной ладони, вскрикивая:

— Какого?! Что ты творишь, женщина?!