Нужно было поскорее дойти до командного пункта, минуя старшину и прочих работодателей, однако на выходе из Ленинской комнаты их подстерег рыжеусый прапорщик.

 - Яцкевич, Федотов! — Старшина обрадовался друзьям, как будто они вернулись из фашистского плена. — Мне нужны ваши руки!

 Максим недовольно поморщился.

 - Нам они самим нужны. — буркнул он.

 - Вот, ептать. — Сергей тоже не ожидал ничего хорошего от этой встречи. Он скривился.

 - Мы не можем! — Максим лихорадочно искал причину, по которой они не смогут быть задействованы в хозработах. — У нас приказ!

 Старшина решил, что сейчас выловленные им солдаты сошлются на какую–нибудь срочную работу на своих загадочных станциях и развел руками:

 - Мне уже все настоебло! Помочь мне не хотите? Не в службу… — он говорил непривычным, просительным тоном. — всего–то делов на пять минут…

 - Ну что вы! — сердце у Сереги было мягким. — все сделаем!

 - Ой, как славненько! — сверхсрочник довольно потирал руки. — Тут машину цемента привезли! Для автороты. Они ее сейчас разгружают, так вы, под шумок, пару мешков снимите и на склад отнесите.

 Он посмотрел на недовольное лицо Яцкевича, и, видимо понимая, что деяние предстоит не совсем законное, добавил:

 - А завскладу Навазову скажите, что я приказал выдать вам две буханки хлеба и пачку маргарина. — Старший прапорщик знал, что путь к сердцу солдата лежит через желудок.

 - Скомуниздим. — пообещал Сергей.

 Машину разгружали четыре «духа» из автороты. Невдалеке покуривал наблюдающий за ними «дед», который на счастье связистов оказался земляком Федотова.

 - Слышь, зема! — лениво протянул Серега и сплюнул, — скажи духам, пусть отнесут два мешка на наш склад, Навазову. Я тебе за это дам буханку хлеба и полпачки маргарина. Идет?

 - Идет. — Зема улыбнулся, показывая прореженные благодаря стараниям военных дантистов зубы. Он свистнул, подзывая молодого солдата.

 Довольные взаимовыгодной сделкой друзья продолжили путь.

 - Ты, Макс, это зря… — Заговорил Федотов.

 - Чего?

 - Ну, про Израиль твой, про сионизм…

 - Да не мой это Израиль! А про сионизм я вообще ничего не говорил!

 - Да не залупайся ты с замполитом, ептать! Он нормальный мужик, только непьющий. А то, что он мозги трахает, так это работа у него такая.

 - А что я ему, по–твоему, говорить должен?

 - Ну, расскажи ему что–нибудь про рабочий класс. Он это любит. Или про кенийских детей. Я, как–то в газете видел. Такие маленькие и черные. Только животы и глаза большие.

 - Ага, про рабочий класс! Может ему еще пролетарскую лирику выдать на концерте «Играй, гормон!»?

 - Чего выдать?

 - Ну, про любовь. Типа: «И он пожал в тени завода ее мозолистую грудь». Знаешь песню такую?

 - Макс! Что ты такой вредный? Мамырко — он же несчастный человек…

 - А я счастливый?

 - Он же суворовец! У него же детства не было! Представь, что ты с двенадцати лет в армии! Игрушки — только автомат Калашникова и граната Ф–1!

 - Серега! Ну, что ты от меня хочешь? Чтобы я Мамырку любил? Я скорее Гитлера полюблю. Замполит ведь говорил, что я с ним целовался. Оставь ты эту армию. Лучше про свою Катю расскажи.

 Максим перепрыгнул через яму.

 - О! Котенок мой! — Сергей вдруг сделал несчастное лицо. Обычно радист был беззаботно весел. Очень редко Макс видел друга без широкой, идиотской улыбки.

 - Уже две недели не пишет. Сука! Стерва! Ненавижу! — Федотов открыл рот, чтобы продолжить изъясняться в любви к далекой Кате, но его прервали. Над «минным полем» разнесся безумный крик Джабарова. В первые секунды это был вопль ужаса, но затем Абдул захлебнулся и начал выть. Вой перемежался плачем и заунывными словами молитвы. Изредка удавалось разобрать слово «Аллла–а–а». Все услышавшие бросились к свинарнику, в который Джабаров загнал разбежавшихся в поисках пищи животных.

 Увиденное поразило даже видавших виды. В стороне от сорвавшего пилотку и бившего себя по голове Абдула одна свинья забралась на другую. Всем было известно, что в попечении у Джабарова самцов не было. И если сексуальные игры двух хряков еще можно было истолковать свинской половой распущенностью, то поведение самки взобравшейся на свою подругу объяснению не поддавалось.

 Брошенный кем–то булыжник, с хлюпающим звуком врезался в бок верхнего участника сексуальных забав. С криком «Уи! Уи! Уи!» свинья соскочила, и все с веселым изумлением заметили у предполагаемой девушки здоровенный мужской орган. Под хохот связистов Джабаров повалился на землю и заверещал. Его можно было понять.

 Свиней как было восемь, так восемь и осталось. Только одна хрюшка загадочным образом превратилась в самца. Оказывается, свиньи Абдула не только отличались сверхъестественной скоростью и невероятными достижениями в прыжках в высоту и беге, но и без всяких хирургических операций, гормональных препаратов и прочих буржуйских штучек с необъяснимой легкостью меняли пол. О происшествии было доложено командиру полка. Тот провел расследование, которое не принесло никаких результатов. Новоявленного хряка объявили загадкой природы и забили на холодец для приезжающего командира корпуса. Однако солдат подобное чудо не удовлетворило, и они провели собственное расследование. Собственно расследованием это не было. Все рассказал пщяный прапорщик Прилуцкий.

 Технология воровства свинины была отработана годами и на взгляд Максима отличалясь несвойственным армии изяществом. Надо сказать, что по мнению абсолютно всех военнослужащих пропорщики могут даже луну с неба украсть, если будет покупатель. Воровство свинины наилучшим образом иллюстрировало воровскую изобретательность зеленопогонных полуофицеров.

 Когда в какой–либо части поросилась свинья, докладывалось и записывалось о рождении на одного поросенка меньше. Прапорщик, ответственный за свинарник, грузил неучтенного, как правило, самого крупного, на свободный грузовик и они отправлялись в путешествие. Ехали в ближайшую часть, где меняли новорожденного поросенка на чуть более крупного. Затем в следующую часть, на еще более крупного. И так далее. Учет в промежуточных свинарниках не нарушался, а хрюкающий пассажир становился все тяжелее. Через десять — пятнадцать остановок новорожденный поросенок магическим образом превращался в стокилограммовую свинью. На тихой полянке, вдали от чужих глаз, свинья забивалась и разделывалась. На обратном пути все причастные к мгновенному взрослению и набору веса поросенка вознаграждались куском свежего мяса.

 Прилуцкий долго смеялся над свинарем. Прапор объяснял сержанту Дюбкову, что не виноват в душевной драме рядового Джабарова. Он «был выпимши» и не заметил, что привезли хряка, а увезли свинью женского пола. Так как воронежский полк ПВО был предпоследней станцией в свинской метаморфозе, то животное было уже взрослым. Заматеревшему хряку, неожиданно попавшему в общество соскучившихся по общению с противоположным полом свиней, невероятно повезло. Правда, счастье было недолгим. Вскоре улыбающаяся свиная голова украсила блюдо на попойке высшего офицерского состава.