В один из ближайших вечеров при обходе надзиратель обругал меня матом. Ребята смотрели как я буду реагировать. Чувствуя поддержку, я размахнулся и ударил надзирателя по лицу. Его фуражка покатилась на пол. Ничего не сказав, он поднял ее и под свист и смех зэков ушел. На следующий день постановление: Бадаш в БУР на 10 суток. Другой надзиратель повел меня между рядами колючей проволоки по дорожке, простреливаемой с вышек. БУР находился на территории, примыкающей к зоне. Благо пол тут был деревянный, а не цементный, как обычно. Я развалился на полу и уснул.

В эту ночь опять снились картинки детства.

… Вот, я сижу на руках у матери на свидании с отцом в Бутырской тюрьме, а потом конючу целыми днями: «Мама, когда мы пойдем в БУТЫЛКИ?»… Вот на санях еду с родителями по льду замерзшей Оби в село Калпашево в ссылку. Там мы с отцом ходим на отметку в ГПУ. Это в единственном двухэтажном доме в Калпашеве, тут же и исполком. Возле дома на цепи привязан бурый медведь и все мальчишки его дразнят… Вот в дагестанском городе Буйнакске, бывшем губернском Темирхан-Шуре, я сажусь верхом на жеребца, мне помогает бывший хозяин конного завода старик Алибеков, и, гордо держась за луку седла, я скачу по улицам городка…Снова Москва. Мать стоит в очереди в кассу магазина «Торгсин», отдавая свои последние обручальные кольца для покупки муки, а я, завороженный, слушаю в промтоварном отделе пластинку «Черные глаза» в исполнении Юрия Морфесси… Вот ватагой бежим в Александровский сад и играем в футбол возле грота, у самой кремлевской стены.

Каждую ночь кто-то подкрадывался к БУРу и бросал в окошечко хлеб и сахар. Через 10 дней узнаю, что это был молоденький белобрысый парнишка Василий со Станиславщины. Это он подлезал под простреливаемую проволоку, выполняя поручение руководителя Совета. Да можно ли забыть всех друзей, с кем нес тяжкий крест свой? Здесь и Степан М. с Ровенщины, Юрий М. из Черновиц, Сергей К. с Ровенщины, Владимир И. со Львовщины, Олег Д. с Волыни, Иван М. из Запорожья, Степан П. со Львовщины.

Незаметно подкралась весна. Снег начал таять, солнце пригревать. Продолжая обсуждать события в Экибастузе, мы понимали, что свободы добиться никогда не сможем, но облегчить жестокий режим мы в состоянии. По вечерам, как обычно, пелись песни. Кто-то из русаков запевал на мотив известной песни:

и т. д.

Через пару месяцев была дана команда собраться на этап. Мы подготовились, как заправские лагерники: припасли хлеб, табак, некоторые попрятали ножи в бушлаты и телогрейки. Предчувствовали, что теперь уже повезут далеко. В Степлаге, в Казахстане, нас не оставят. Придется ехать на новые «ударные комсомольские стройки». Здесь, в Чурбай-Нуре, труд был нам безразличен, да у большинства еще и сроки по 25 лет. Зэкам надо было себя беречь. Десятка, как у меня, была у немногих. При перекличке мы заметили на конвертах красные полосы — так отмечались бунтовщики. Сажали нас, по-прежнему, по 30 зэков и по два конвоиpa в кузов. Тесно, не шевельнуться. К концу дня мы приехали в Караганду, где на окраине города была расположена центральная пересылка Степлага. Сразу увидели своих из Экибастуза. Здесь были братья Николай и Петр Ткачуки, Виктор Цурленис, Иван Кузнецов, Анатолий Гусев и другие из лагерного экибастузкого Совета. Словом, собрали тех зэков, от которых начальство хотело побыстрее избавиться.

Ранним погожим утром на территорию карагандийской пересылки подали большой состав из 60 товарных пульмановских вагонов. Началась посадка. По 55–60 зэков в вагон. Выдали сухой, стандартный паек: хлеб, селедку и сахар. На площадках каждого вагона — конвой. Двери вагонов закрыли на засовы и на два замка и тронулись в путь. Стоя на самодельных чемоданчиках и узлах, следили мы в зарешеченные окошечки за названиями станций. Проехали Темир-Тау, затем Петропаловск, Омск, Новосибирск. Эшелон шел почти без остановок. На редких остановках конвой нехотя приносит бачки с водой, стучит деревянными молотками по стенам и полу каждого вагона, проверяя не подпилены ли доски. В Красноярске — выгрузка. Небольшими партиями воронки забирают нас с запасных путей, где мы сидим на вещах. В кузове как в парилке. Снова одно и то же: фамилия, статья, срок, конец срока. Красноярская пересылка расположена на косогоре, с которого видна часть города, а под нами течет Енисей. Здесь на пересылке командуют блатные. Но при виде нашего многочисленного этапа они поджимают хвосты. Они всегда смелы, когда имеют численное преимущество. А теперь, видя нашу сплоченность, не смеют приставать. Но и мы блатных игнорировали. Они — в своих бараках, мы заселили другие, пустующие.

Через несколько дней к маленькой пристани под косогором причаливает буксирный пароходик с баржей. Весь наш казахстанский этап ведут гуськом к пристани и сажают в баржу. Ложимся на пол трюма, в углу бочка-параша. Пароходик медленно ползет вниз по течению. Проезжаем Енисейск, Туруханск. Вспоминаем, что здесь обитал в ссылке «хозяин страны». Далее следует Игарка. Выносящие наверх парашу, рассказывают о большом порте с кранами и океанскими пароходами у причалов. На утро причаливаем к Дудинке. Снова подсчет и сверка. Дудинка — поселок из маленьких одноэтажных домиков. На берегу вольные работают на разгрузке барж. Выстраиваемся колоннами по пять в ряд и идем окраиной поселка пока не упираемся в узкоколейную железную дорогу.

Конвой распределяет нас по вагонам. Солнце светит, но не греет. Проезжаем унылую тундру, редкий кустарник на равнине. Холодно. Приходится надевать телогрейки. Через пару часов нашему взору открывается город — большие каменные здания, башенные краны, дымят трубы медеплавильного комбината. Слева, над городом, словно часовой, высокая гора Шмидта, у подножья которой раскинулось большое кладбище. Справа — Медвежья гора, но за ней не видно ни поселка, ни рудников. Это — Норильск. Посреди города дымит небольшой заводик под секретным обозначением № 25 — здесь идет отделение редких металлов от медной руды. От станции длинной колонной ведут нас через весь город. Местные жители не обращают на зэков никакого внимания. Здесь это обычное, будничное явление.

К вечеру норильские зэки возвращаются с работы в городе. Идут обычные поиски земляков, знакомых. Знакомлюсь с двумя москвичами. Роман Брахтман. Сидит за попытку побега за рубеж. Макс Григорьевич Минц-Минаков, еврей, но по своей внешности — типичный славянин. Он уважаем среди зэков, информирует нас о положении в Горлаге, как именуюся норильские лагеря: режим тот же, что и был в Степлаге, процветает стукачество, бригадиры — эти вечные придурки — давят работяг. Горлаг имеет 6 отделений: 1-ое за Медвежьей горой — рудники (штрафное); 2-е отделение мы проехали по дороге от Дудинки — это поселок Каэркан (угледобыча). 3-е и 4-е и это, 5-ое, как и 6-е, женское, находятся в черте города. На следующее утро выхожу с бригадой плотников на объект, где мы навешиваем рамы на окна и подгоняем двери в домах.

Ткачуки связываются с хирургом Омельчуком, имеющим вес и авторитет у начальника санчасти вольной Евгении Александровны Яровой, и просят повлиять на нее, чтобы меня взяли на работу в больницу, как своего из казахстанских бунтовщиков. Одновременно и Макс Минц через рентгенолога Ласло Нусбаума просит поговорить обо мне с начальницей. Через месяц я получаю разрешение на работу в санчасть в 4-м лагпункте. Среди медперсонала, кроме Омельчука и Нусбаума, — Генкин, Реймасте, Горелик, Гуревич.