называемый, гуманный жест со стороны начальства ГУЛАГА.
Но и в бараке ОП не обошлось без трагического случая. Один кавказец, не получавший никогда посылок, вдруг получил с далекой родины заветный ящик. Не желая ни с кем делиться, он запрятал все его содержимое под матрац. Ночами, когда все спали, стал с жадностью поглощать сухофрукты. На утро его с сильными болями в животе отправили в санчасть, где опытный хирург Петцольд диагностировал заворот кишок. Хорошо, что к этому времени санчасть получила «малый хирургический набор» и в одной из секций организовали операционную. Операция прошла удачно. Но на пятые сутки кавказец скончался от перитонита. Антибиотиков в санчасти не было. С зэком поступили «согласно инструкции». Привязали к пальцам ноги деревянную бирку с номером, вынесли к вахте, где у ворот охрана и надзорсостав прокалывали труп несколько раз штыками, дабы убедиться, что это действительно мертвец, а потом на подводе увозили в неизвестном направлении для захоронения.
Свидания в Особых лагерях были запрещены. И все же, в эту зиму приехала жена одного зэка. Как она ни просила и ни умоляла начальство, ей в свидании отказали. И вот стоит на морозе, при сильном ветре, за зоной женщина и плачет. А по другую сторону колючего заграждения стоит муж с 4-мя номерами на одежде, боясь близко подойти к проволоке, ибо часовой с вышки может начать стрелять в любой момент. Они что-то кричат на ветру, ветер уносит слова и фразы… Начальство выполняет инструкцию. Кто сделал этих людей такими жестокими? Ответ один — власть!
…Моя невеста, Вероника Воронкина, слала мне регулярно ободряющие письма, без страха писала в различные инстанции о моей невиновности.
Как-то раз, придя из ОП в свой барак, я застал надзирателя, копавшегося в моих вещах и читающего письма. Я обругал его, заявив, что письма проверены лагерной цензурой и он не имеет права их читать. А на следующий день меня отправили на 5 суток в карцер «за оскорбление». В БУРе я увидел ксенза Шубартовского, который так же сел за «оскорбление» какого-то надзирателя. Нам давали в день 200 граммов хлеба и кружку кипятка. Несмотря на голод, 5 суток пролетели быстро и незаметно. Шубартовский был отличным рассказчиком. Рассказывал о своих поездках в Рим, в Ватикан, о путешествии по Европе. Я рассказывал ему про Москву, про Союз. Он постоянно поправлял очки, падающие с носа, без дужек и с поломанными стеклами. Мне искренне было жаль этого польского интеллигента. Я не расспрашивал, за что он сидит. Это считалось нарушением всякой этики. Если зэк сам про себя ничего не рассказывает — не расспрашивай.
Когда начали приходить посылки и было организовано «посылочное бюро», стало несколько легче. На столбе возле ворот висела дощечка с фамилиями получивших посылки. Вечером все бежали искать свою фамилию в списке, а потом бежали в «посылочное бюро». Там надзиратель вскрывал заветный фанерный ящичек, разрезал все, протыкал шилом и выдавал зэку содержимое. Половина уходила сразу на угощение друзей. Помогали мы, кто как мог, и иностранцам, оторванным от своей родины. Остаток съедали опять же с друзьями за 2–3 дня, потом ждали месяц очередной посылки. Эти картинки с посылками прекрасно описаны у Солженицына. Много лет спустя, когда собирались вместе экибастузцы-москвичи, вспоминали тех, с кого писатель писал свою повесть.
Весь тяжелый уклад, несправедливость осуждения, желание свободы и избавления от рабского положения приводили к побегам. Четыре побега, что на моей памяти произошли в Экибастузе, привели к горькому разочарованию и оставили в душе сознание безысходности нашего положения. Первый побег был совершен тройкой смельчаков в декабре 1950 года. В течение 10 суток бушевала пурга, завалившая все строения и бараки громадными сугробами. Надзирателям самим пришлось расчищать сугробы возле бараков, чтобы выпустить зэков за едой в столовую. Сугробы пролегли и на запретзоне. Тройка, выйдя в пургу из барака, ползком между сугробами перешла две линии проволочного заграждения и оказалась вне лагеря. Проверок все 10 дней не производилось. Схватились лишь на 11-ый. Спустя несколько дней беглецов привезли обратно в лагерь. Они ушли далеко, были под Омском. Второй побег был осуществлен группой зэков, проживающих в бараке, близком к запретзоне. Они долго делали подкоп под бараком, проделывая лаз за переделы лагеря. Землю выносили с парашей, остальную бросали на чердак и там маскировали под шлаком. Когда лаз был готов, смельчаки ночью стали выходить за зону, но по случайности были обнаружены. Третий и четвертый побеги отличались особой дерзостью. Третий побег совершен был летом в рабочей зоне. Шофер — вольный, привозивший стройматериалы в зону, оставил самосвал без присмотра. Солнце клонилось к горизонту, был конец рабочего дня. В самосвал неожиданно вскочил Иван Воробьев, в кузов его напарник — молоденький парнишка. Воробьев на полном ходу прорвал проволочное заграждение и выскочил на дорогу. Часовые на вышках не поняли даже что произошло и опомнились только когда машина была уже на горизонте. Через день избитые беглецы были доставлены в лагерь.
Четвертый побег был самым дерзким. Капитан Тэнно с молодым напарником по фамилии Жданок вечером проползли под проволочным заграждением, почти под самой вышкой часового. Ушли они далеко. К реке Иртыш. Обнаружены были совершенно случайно через месяц и доставлены в лагерь.
К концу 1951 года в Экибастузе было примерно 5 тысяч зэков. Основной контингент составляли украинцы-бандеровцы, затем русские, за ними по численности шли прибалты, потом мусульмане из Средней Азии, далее кавказцы и евреи. Евреи постоянно составляли 1 % от общего количества зэков. Так было и в других лагерях.
К этому времени начал функционировать нелегальный лагерный совет из числа наиболее авторитетных зэков. Создан он был по инициативе бандеровцев, имевших большой опыт подпольной работы в ОУН и УПА. От украинцев входило 4 человека, от русских — 3, от прибалтов — 2, от кавказцев — 1, от среднеазиатов — 1 и от евреев пригласили меня. Я часто в бараках и на работах беседовал с молодежью из сел и хуторов Западной Украины, рассказывал им, что слова «Москва» и «Кремль» — нельзя ассоциировать ни с русскими, ни с другими народами, страдающими от режима не меньше, чем они. Я рассказал им о вечно гонимом еврейском народе, начиная с исхода из египетского рабства, через инквизицию средневековья и кончая коммунистическим антисемитизмом и борьбой с «космополитизмом и сионизмом». Рассказал о рассеянии евреев, о том, что сам Христос был набожным евреем по имени Иешуа, что он восставал против церковников, грабивших народ, что его предал один из его же учеников — Иуда Искариот. И что казнили Христа завоеватели, римляне, во главе с Пилатом. Многое они слышали впервые. Рассказал я им и о том, как большевики нарушили свое соглашение с Украинским правительством и положили начало уничтожению национального самосознания украинского народа.
Сначала Совет обсуждал как поступать с бригадирами, на которых поступали жалобы. Их вызывали на Совет, который собирался по вечерам в какой-нибудь пустой секции и предупреждали, чтобы они не давили на работяг. После таких бесед часто менялось отношение бригадиров к зэкам. Потом перешли к вопросу о стукачах. Прежде всего надо было их выявить. И тут подвернулся удобный случай: «куму» — представителю МГБ — потребовался дневальный. И мы подослали к нему парнишку — украинца, который мыл у него пол, топил печь, подносил дрова и уголь, а вечерами докладывал нам, кто ходит регулярно «стучать». Совет вызывал их по одному вечерами. Я видел этих жалких людей, которые предавали своих же товарищей и непонятно на что надеялись. Некоторые из них становились на колени и слезно просили прощения, обещая порвать связь с «кумом». Решение Совета зависело от тяжести последствий доноса стукача. Иногда стукача прощали, но устанавливали наблюдение. Если это был злостный стукач принималось решение о его ликвидации. Вопрос решался единогласно. В исполнителях недостатка не было. Кому-то «упал на стройке кирпич на голову», кто-то «упал с лесов», кого-то утром при открытии барака надзиратель находит «повесившимся». А потом пошли уже и в открытую: рассекали голову топором на стройке, зарезали ножами в бараке. К этому времени относится и назначение новым нарядчиком Василия Щеголя — здоровенного рыжего верзилы с веснущатым лицом и крючковатым носом. Желая выслужиться перед начальством, он после развода бригад на работы ходил по зоне с палкой и, поймав какого-нибудь доходягу, начинал его избивать. Было принято решение ликвидировать Щеголя. Но он за зону не выходил. Тогда его подкараулили между бараками и нанесли ему двенадцать ножевых ран. Окровавленный Василий Щеголь побежал на вахту с криком: «Спасайте, убивают». Исполнители прикончили его на глазах у охраны. Но они были без обычных масок и их скоро нашли в зоне и посадили в БУР. Новым нарядчиком был назначен Матвей Адаскин. Не забывая печальную судьбу своего предшественника и понимая обстановку в лагере, он начал искать связи с лагерным Советом. Он был предупрежден, чтобы вел себя благоразумно в отношении остающихся в зоне зэков и Адаскину, старому лагерному волку, повтор-нику, отсидевшему свой первый срок
