хихикнул про себя наш болван из парижан, которому что платан, что прохожий, на него похожий…
Значит, направление на бывший хозблок…
Он почувствовал себя лучше.
— А теперь останавливайся, потому что этот мост может рухнуть…
— Как?
— Ага, и это очень опасно, — добавил пацан взволнованно.
— Понятно.
Он припарковался рядом с заляпанным грязью допотопным универсалом Вольво. У машины был открыт багажник, и в салоне дрыхли две собаки.
— Вот этот — Агли, а этот — Идиос…[135]
Те завиляли хвостами в ответ, подняв облачко соломенной пыли.
— Какие-то они страшные, нет?
— Да, это нарочно, — заверил его минигид. — Они каждый год идут в приют для бездомных собак и просят отдать им самую ужасную.
— Да? А зачем?
— Как зачем? Чтобы освободить ее!
— И… Сколько их тут?
— Не знаю.
Понятно, усмехнулся про себя Шарль, значит мы не у Готфрида Бульонского,[136] а в пристанище нео-хиппи гринписовского толка.
Помилуй, Боже.
— А козы у них тоже есть?
— Да.
— Не сомневался!
— А баронесса? Она травку не курит?
— Пфф… ты глупый, она ее ест.
— Это корова?
— Нет, пони.
— А толстуха Виктория тоже?
— Нет. Это, кажется, была такая королева…
Help.
Шарль заткнулся, засунул ехидство в карман и прикрыл его сверху своим замызганным носовым платком.
Место было удивительно красивое.
Он впрочем знал, что служебные строения всегда интереснее, чем их хозяева… Он не раз с этим сталкивался. Но тут он не стал ничего вспоминать, а просто любовался.
Уже мост должен был бы его заинтересовать: каменная кладка, элегантность мостовой, речная галька, парапет, опоры…
А этот двор, так называемый «закрытый», на удивление изящен. Сами здания, вернее их пропорции… И несмотря на ветхость — такое ощущение защищенности, неуязвимости…
С десяток велосипедов валялось вдоль дороги, между ними бродили куры. Попадались и гуси, и какая-то странная утка.
Как бы это сказать… какая-то вертикальная… Словно ходила на цыпочках.
— Ну пошли! — нетерпеливо подгонял его Лука.
— Какая странная утка!
— Какая? А эта? Она еще бегает с дикой скоростью, увидишь потом…
— А что это за птица вообще? Какая-нибудь помесь с пингвином?
— Не знаю. Ее зовут Скво. А вместе со своим выводком они так смешно ходят… гуськом.
— По-индейски?
— Ты идешь или нет?
— А это еще кто? — подскочил Шарль.
— Ходячая шерсть.
— Но… Но это же настоящая лама?!
— Только не начинай ее гладить, а то она за тобой увяжется и будет по пятам ходить, не отделаешься.
— А она плюется?[137]
— Иногда… Только не ртом, а животом, и уж тогда такая во-ооонь…
— Слушай, Лука… Здесь что? Вроде цирка, да?
— Ага! — засмеялся мальчик, — можно и так сказать. Поэтому мама, эээ…
— Не любит отпускать вас сюда.
— Ну… чтобы не каждый день. Ты идешь?
Дверь перекосило под буйной растительностью {в ботанике Шарль тоже ничего не смыслил): виноград, розы, это еще куда ни шло,
Они теснились, напирали, громоздились, на некоторых даже были этикетки. Всех размеров и времен, начиная с чугунных «медичи»[138] до старых консервных банок, не говоря уже о канистрах со срезанным верхом, ведрах из-под лошадиного корма и огромных стеклянных банках, в которых под маркой «Ле Парфе» виднелись бледные корешки.
Куча всякой керамики. Наверное, детские поделки… Совсем простые, неказистые, смешные, а еще постарше, невероятные, как например, корзинка века эдак восемнадцатого, покрытая лишайником, или статуя фавна без одной руки (той, в которой была флейта?), на оставшейся руке висели прыгалки…
Кастрюли, миски, скороварка без ручки, сломанный флюгер, пластмассовый барометр с рекламой рыболовных снастей фирмы «Сенсас», лысая Барби, деревянные кегли, доисторические лейки, пыльный ранец, наполовину обглоданная кость, старый кнут, висящий на ржавом гвозде, веревка с колокольчиком на конце, птичьи гнезда, пустая клетка, лопата, обтрепанные метлы, тачка… И посреди всего этого хлама — две кошки.
Невозмутимые.
Прямо запасники Почтальона Шеваля.[139]
— И что ты тут все рассматриваешь? Пошли!
— Родители Алис старьевщики?
— Нет, они умерли.
— …
— Ты идешь?
Входная дверь была приоткрыта. Шарль постучал, прижал ладонь к теплому дереву двери.
Ответа не последовало.
Лука прошмыгнул внутрь. Ручка была еще теплее, Шарль задержал ее в своей руке на мгновение, и только потом решился последовать за ним.
Его глаза еще привыкали к полумраку, но он уже был ослеплен.
Комбре, возвращение.[140]
Этот аромат… О котором он и думать-то забыл. Считал, что он в прошлом. И для него уже ничего не значит. Он мог бы отнестись к нему с презрением, но сейчас вдруг снова растаял от него: аромат
