Магдебурге, дадут читателю куда лучшее представление о военных действиях того времени, чем какая-либо официальная история. Страна была настолько опустошена, что фермеры прекратили обрабатывать землю, а тот урожай, который можно было быстро вырастить и собрать, припрятывался. Огромные толпы голодающих женщин и детей стали спутниками армий, являясь как бы их воровским придатком,

что еще больше усиливало грабежи. В конце войны Германия была разрушена и опустошена. Столетие Центральная Европа не могла оправиться от этих грабежей и опустошений.

Здесь мы можем лишь упомянуть Тилли и Валленштейна, великих предводителей со стороны Габсбургов, и Густава Адольфа, короля Швеции, Северного Льва, защитника протестантов, который мечтал превратить Балтийское море в «Шведское озеро». Густав Адольф погиб во время его решающей победы над Валленштейном при Лютцене (1632), а Валленштейна убили в 1634 году.

В 1648 г. правители и дипломаты собрались посреди причиненного ими разрушения, чтобы быстро уладить дела в Центральной Европе с помощью Вестфальского мира. В соответствии с этим мирным соглашением, власть императора была сведена к своему призраку, а Франция, обретя Эльзас, продвинулась к Рейну. Некий же германский правитель — Гогенцоллерн, курфюрст Бранденбургский — получил столько территории, что образовал германскую державу, меньшую, разве что, той, которой правил император. Вскоре это государство стало называться королевство Пруссия.

Вестфальский мир подтвердил также два давно совершившихся факта — отделение от империи и полную независимость как Голландии, так и Швейцарии.

Мы начали эту главу рассказом о двух странах, Нидерландах и Британии, в которых сопротивление граждан этому новому типу макиавеллиевской монархии, возникшей из морального крушения идеи христианского мира, имело успех. Но во Франции, России, во многих частях Германии и Италии — например, в Саксонии и Тоскане — личная монархия не была столь сильно ограничена, как и не была она низвергнута; напротив, за XVII и XVIII вв. она упрочилась в качестве европейской системы правления. И даже в Голландии и Британии в XVIII в. монархия вновь набирала силу. (В Польше условия были специфическими, и о них речь пойдет позже.)

Во Франции Хартии вольностей не было, как и не было четкой и эффективной традиции парламентского правления. Было такое же противостояние интересов между престолом, с одной стороны, и землевладельцами и торговцами — с другой. Но у последних не было установившегося места для собраний и не было четкого метода объединения. Они организовывали сопротивление престолу, формировали оппозиционные организации — такой была Фронда, боровшаяся против молодого короля Людови-

ка XIV и его великого министра Мазарини, в то время как Карл I боролся за свою жизнь в Англии — но в конечном счете после гражданской войны (1652) они потерпели сокрушительное поражение. И пока в Англии, после установления Ганноверской династии, страной правили палата лордов и послушная ей палата общин, во Франции, наоборот, после 1652 года аристократия всецело была подчинена двору. Кардинал Мазарини занимался государственным строительством на фундаменте, который ранее создал для него кардинал Ришелье, современник короля Якова в Англии.

После времен Мазарини мы не встречаем влиятельных французских дворян, которые не были бы придворными фаворитами или чиновниками. Их покупали и делали послушными — но ценой было дальнейшее усиление налогового бремени для бессловесных масс простого народа. От платы многих налогов как духовенство, так и знать — практически каждый, кто носил титул — были освобождены. С течением времени эта несправедливость стала невыносимой, но пока французская монархия расцветала, как лавровое дерево псалмопевцев. К началу XVIII в. английские авторы уже призывали обратить внимание на нищету французских нижних слоев общества, указывая на тогдашнюю относительную «зажиточность» английских бедняков.

На таких вот несправедливых началах установилось и упрочилось во Франции то, что можно назвать великой монархией. Людовик XIV, которого величали «великий монарх», правил в течение беспримерного по продолжительности периода в семьдесят два года (1643—1715), дав пример многим королям Европы. Сначала ему помогал править его министр, сторонник взглядов Макиавелли, кардинал Мазарини; после смерти кардинала он сам, в своем собственном лице, стал идеальным «государем». Он был, в пределах своих возможностей, исключительно способным королем; его амбиции были сильнее, чем его низменные страсти, и он вел свою страну к банкротству через сложности блистательной внешней политики с чувством собственного достоинства, которое до сих пор вызывает наше восхищение. Своей первоочередной задачей он считал сплочение и расширение Франции до Рейна и Пиренеев, включая поглощение испанских Нидерландов; в будущем более отдаленном он видел французских королей в качестве возможных наследников династии Карла Великого в воссозданной Священной Римской империи.

Он превратил взятку в более важный инструмент государственной политики, чем война. Он платил английскому королю Карлу И, а также большинству польского дворянства, о котором вскоре пойдет речь. Его деньги, или, правильнее сказать, деньги тех французских общественных слоев, которые платили налоги, шли на самые различные цели. Но главным его занятием было

обеспечение внешнего великолепия. Его замечательный дворец в Версале, с его салонами, коридорами, его зеркалами, террасами, фонтанами, парками и панорамами пробуждал зависть и восхищение во всем мире.

Он вызывал всеобщее подражание. Каждый король и князек в Европе строил свой собственный Версаль, не по средствам расходуя столько денег, сколько позволяли его подданные и кредиты. Повсюду дворяне перестраивали или расширяли свои замки и дворцы под новый образец. Широкое распространение получила промышленность, производившая прекрасные и утонченные ткани и мебель. Повсеместно процветало искусство роскоши: скульптуры из алебастра, фаянс, позолота по дереву, работа по металлу, тисненая кожа, много музыки, великолепной живописи, прекрасные гравюры и обшивки, изысканные блюда и вина высшего качества. А среди зеркал и великолепной мебели расхаживал странный народ, состоявший из «господ» в сильно напудренных париках, шелках и кружевах, которые балансировали на высоких красных каблуках и опирались на необычного вида трости; а также из еще более прекрасных «дам» с башнями напудренных волос на головах, одетых в необъятные шелковые и сатиновые платья с проволочными вставками. И на фоне всего этого выделялся великий Людовик, солнце своего мира, не ведая о злобных, угрюмых и ожесточенных лицах, которые следили за ним из тех темных углов, куда свет его солнца не мог попасть.

В этой книге мы не имеем возможности подробно рассказать о войнах и свершениях этого монарха. Во многих отношениях вольтеровский «Век Людовика XIV» до сих пор является наилучшим и наиболее полным отчетом. Он создал военно-морской флот, способный противостоять флотам английскому и голландскому, что являло собой значительное достижение. Но поскольку ум его не мог подняться над соблазном этой Фаты Морганы, этой трещины в политическом разуме Европы — мечты о всемирной Священной Римской империи,— он пришел в конце своего правления к примирению с папством, ранее настроенным к нему враждебно. Он выступил против вдохновителей независимости и разъединения — протестантских правителей — и воевал с протестантством во Франции. Большому числу его наиболее трезвомыслящих и полезных подданных пришлось бежать за границу от религиозных преследований, унося с собой свои умения и трудолюбие. Например, производство шелка в Англии было налажено французскими протестантами. Во время его правления проводились «дракониады» — особо злобная и действенная форма преследований. В домах протестантов расквартировывалась солдатня, имевшая полную свободу нарушать жизнь своих хозяев и всячески оскорблять их жен и дочерей. Мужчины, выдерживавшие огонь и пытки, противостоять такому виду давления не могли.

Обучение последующего поколения протестантов прерывалось, и родителям приходилось давать детям католическое образование либо вообще никакого. Они давали его со скрытой издевкой и такой интонацией, которая подрывала всякую веру в это обучение. В то время как более терпимые страны стали,

в целом, искренне католическими или искренне протестантскими,— страны, практиковавшие религиозные преследования, вроде Франции, Испании и Италии, так искажали истинное протестантское учение, что люди становились, в основном, верующими католиками либо католическими атеистами, готовыми стать чистыми атеистами при первой возможности. Следующее правление, правление Людовика XV, было веком великого насмешника Вольтера (1694—1778), веком, во время которого все во Франции просто приспосабливались к Католической церкви и почти никто ей не верил.

Частью политики великой монархии — и частью превосходной — было ее покровительство литературе и