героическое и высокое — точно так же, как реалистический роман пришел на смену эпосу и фантастическому героическому роману.

Двумя самыми выдающимися мастерами живописи XVII в. являются Веласкес (1599—1660). и Рембрандт (1606—1669). Может сложиться впечатление, что на жизнь они взирали равнодушно, за исключением тех моментов, когда она давала им большую или меньшую возможность отразить прекрасное — в атмосфере, свете, вещественности. При загнивающем Испанском дворе Веласкес рисовал Пап и королей без всякой лести, а карликов и калек без отвращения. В работах этих выдающихся мастеров, предтеч современной живописи, аналитическое и буквальное изображение предметов сменяется широкой передачей впечатления, сосредоточенностью на единстве впечатления за счет всех второстепенных деталей. Ранее, в более организованной жизни прошлого, картина была свидетелем, проповедью, льстецом, приукрашиванием; теперь же, в очень многих случаях, она стала вещью в себе, существующей ради себя. Картины вывешивались просто как картины — собранные в галереи.

Энергично развивался такой вид живописи, как пейзаж, а также жанровая живопись. Обнаженную натуру рисовали нежно и с восхищением, а во Франции Ватто (1684—1721), Фрагонар (1732—1806) и другие забавляли и ублажали знать изысканным прославлением деревенской жизни. В этих картинах нашли отражение признаки растущего сообщества уверенных в своем будущем, зажиточных и вполне жизнерадостных людей, любящих жизнь и близко знакомых с ее бедами и радостями.

Елизаветинский период в Англии не дал такого энтузиазма в искусстве ваяния, который можно было бы сравнить с его литературной и музыкальной деятельностью. Англия ввозила своих художников и архитекторов из-за рубежа. Но в XVII и XVIII вв. накопившиеся ресурсы и богатство страны, которая ранее была на задворках европейской цивилизации, создали благоприятные условия для изобразительного искусства, и в XVIII в. появились такие английские художники, как Рейнолдс (1723—1792), Гейнсборо (1727 —1788) и Ромни, которые могли выдержать сравнение с любыми современными им художниками.

Этот период монархий и дворянства был также исключительно благоприятным для развития определенных видов архитектуры. Процессы, начавшиеся еще в XVI столетии, теперь все более набирали ход. Повсюду монархи строили и перестраивали дворцы, а дворянство и мелкопоместная знать разрушали свои замки

и заменяли их красивыми зданиями. Городской дом планировался уже в более крупных размерах. Церковная архитектура была в упадке, муниципальное строительство занимало второстепенное положение.

В архитектуре этого периода, как во всех иных аспектах, тон задавал процветающий индивидуалист. В Англии пожар 1666 года, уничтоживший большую часть Лондона, предоставил печальную возможность сэру Кристоферу Рену, с его собором Святого Павла, а также теми лондонскими церквями, которые он создал, стать кульминационной точкой в истории британской архитектуры. Он послал в Америку чертежи для сельских особняков, которые там возводились, и его своеобразный талант отразился, таким образом, и на раннем американском строительстве.

Иниго Джонс (1573—1652) был второй крупной фигурой среди английских архитекторов XVII в. А его Банкетный зал — часть неоконченного дворца в Уайтхолле — знакомит каждого посетителя Лондона с его творчеством. Оба эти архитектора, как, собственно, и все английские, французские и немецкие архитекторы того периода, работали по все еще актуальным и развивающимся схемам итальянского Возрождения, и многие из наилучших зданий в этих странах были созданы итальянцами. Постепенно, к концу XVIII в., свободное и естественное развитие ренессансной архитектуры было остановлено наплывом классического педантства. Непрерывное накопление классических знаний в школах Западной Европы проявилось в растущей тенденции к имитации греческих и древнеримских моделей. Что когда-то было стимулом, превращалось теперь в привычный и отупляющий наркотик.

Банки, церкви, музеи изысканно оформлялись, как афинские храмы, и даже террасы домов имели колоннады. Однако наихудшие проявления этой омертвляющей тенденции имели место в XIX в., за пределами рассматриваемого периода.

8

Мы уже показали, как идея всемирного правления и содружества человечества впервые вошла в мировую политику, проследили, как неспособность христианских церквей поддержать и укрепить эти идеи своего основателя привела к упадку морали в политических делах, возврату к эгоизму и отсутствию веры. Мы видели, как макиавеллиевская монархия противопоставила себя духу братства во Христе и как макиавеллиевские монархии в большей части Европы переросли в абсолютистские и парламентские монархии XVII и XVIII вв. Но разум и воображение че-

ловека работают неустанно, и под пятой великих монархов постепенно создавался, словно сплетаемая сеть, комплекс понятий и традиций, которые овладевали человеческими умами: концепция международной политики как предмета сделок не между правителями, но между, в своем роде, бессмертными сущностями — между Державами.

Государи приходили и уходили; на смену Людовику XIV пришел бабник Людовик XV, после него — глуповатый слесарь-любитель Людовик XVI. Петр Великий уступил место череде императриц; династия Габсбургов после Карла V, как в Австрии, так и в Испании, превратилась в последовательность толстых губ, некрасивых подбородков и всяческих предрассудков; дружелюбная подлость Карла II превращала в пародию его же претензии. Неизменными и надежными оставались лишь секретари министров иностранных дел и воззрения людей, которые докладывали о делах государства. Министры поддерживали преемственность политики в те дни, когда их монархи «отдыхали», а также в интервалах между уходом одного монарха и приходом другого.

И вот мы видим, как государь в представлениях людей становился менее важным, чем государство, главой которого он являлся. Все меньше и меньше мы узнаем о хитрых планах и амбициях короля Такого-то и все больше — о «планах Франции» или «амбициях Пруссии».

И в эпоху, когда религиозная вера была в упадке, мы видим, как люди стали проявлять новоявленное и вполне конкретное верование в эти персонификации. Эти громадные расплывчатые фантазии — «державы» — незаметно проникли в европейскую политическую мысль и в конце XVIII и в XIX вв. стали полностью в ней доминировать. Они доминируют в ней и до нынешнего времени. Европейская жизнь номинально оставалась христианской, но поклоняться единому Богу в духе и истине — означает принадлежать к единому сообществу таких же почитателей этого Бога. Но в реальной жизни Европы этого не происходило. Она всецело отдалась поклонению этой странной мифологии государства. Этим верховным божествам — единству «Италии», гегемонии «Пруссии», славе «Франции» и историческому предназначению «России» — она принесла в жертву целые поколения несостоявшегося единства, мира и процветания, а также жизни миллионов людей.

Рассматривать племя или государство как, своего рода, человеческое существо — является очень давней склонностью человеческого разума. Библия насыщена такими персонификациями. Иудея, Эдам, Моав, Ассирия фигурируют в древнееврейских священных писаниях как живые люди; иногда невозможно распознать, что имеет в виду древнееврейский автор — страну или личность. Это явно примитивная и упрощенная тенденция. Но в том, что касается современной Европы, она возвращается вновь.

Во времена идеи христианского мира Европа ушла далеко по пути объединения. И если такие племенные образования, как Израиль или Тир действительно представляли некую общность крови, некое единообразие типа и интересов,— европейские государства, которые возникли в XVII и XVIII веках, были объединениями полностью искусственными. Россия, по сути дела, была совокупностью совершенно разнородных элементов: казаков, татар, украинцев, московитов и, после правления Петра, эстонцев и литовцев. Франция Людовика XV включала в себя германский Эльзас и недавно ассимилированные регионы Бургундии; она была тюрьмой для угнетенных гугенотов и каторгой для крестьян. В Британии Англия несла на себе груз владений Ганноверской династии в Германии, а также Шотландию, глубоко чуждых валлийцев и враждебных католиков-ирландцев. Такие государства, как Швеция, Пруссия и в еще большей степени Польша и Австрия, если рассматривать их в серии исторических карт,— сжимаются, расширяются, выбрасывают отростки и бродят по карте Европы, словно амеба под микроскопом...

Очень медленно мир начинает понимать, насколько глубоко косвенное обучение окружающей действительностью может быть дополнено, видоизменено и исправлено с помощью позитивного обучения, литературы, дискуссий и правильной критики практического опыта. Реальная жизнь простого человека — это