— Нечего стесняться, Эва, теперь можно все говорить прямо! — К Пайку вернулись его манеры. — Она тоже любила совать нос куда не надо. Нам пришлось убить ее, просто не было выбора, действительно не было. Мы сбросили ее труп в колодец в подвале.

Ждать, пока они доберутся до площадки на повороте лестницы, Эва больше не могла; схватив Лорен за руку, Эва дернула дочь так, что они одновременно развернулись и помчались наверх со всей возможной скоростью.

Но Гордон Пайк оказался на удивление проворен для человека таких габаритов и такого возраста — уже на бегу Эва сообразила, что ему должно быть за семьдесят! Безумец резко прыгнул вперед и ловко зацепил Эву за лодыжку изогнутой рукояткой своей трости. Он дернул, и Эва со всего размаху упала на следующий пролет лестницы, увлекая за собой Лорен. Эва схватилась за перила, чтобы не скатиться вниз.

— Мама! — закричала Лорен, и Эва быстро обняла дочь, лежавшую рядом.

— Все в порядке, детка, все в порядке.

Эва оглянулась на Пайка, который спокойно уселся на маленькой площадке, поставив правую ногу на первую из нижних ступенек, а левую — на вторую. Он положил трость перед собой, крюком в сторону Эвы. Молния, вспыхнувшая за окном, осветила одну сторону его лица, когда он посмотрел на мать и дочь, и Эва увидела злобную гримасу, скорее звериную, чем человечью. Пайк подождал, пока отгремит очередной раскат грома. Когда стало тихо, он заговорил:

— Пожалуйста, не беспокойся о себе, Эва. Мне не ты нужна.

В слабом свете, даваемом электрогенератором, Эва увидела, как его гримаса превратилась в улыбку, а глаза утратили маниакальный блеск, так пугавший ее. Он снова превратился в престарелого обаятельного джентльмена. Эва подтянула под себя ноги, чтобы они оказались вне его досягаемости.

Распластавшись на пропитанной водой лужайке, Лили пробормотала что-то неразборчивое. Пальцы одной руки скрючились, оставляя бороздки в земле.

То, что она видела, не было сном, это было яркое экстрасенсорное прозрение, но оно предстало ей как сон.

На Лили нахлынули мысли и образы. Она начала видеть все то, что происходило в Крикли-холле с эвакуированными детьми шестьдесят три года назад, в октябре.

— Этот маленький еврейчик оказался первым из детей, кто подвернулся ему под руку и вызвал взрыв. Можно сказать, он и стал причиной гибели других детей. И еще та молодая учительница, на ней тоже лежит часть вины.

Гордон Пайк прислонился спиной к перилам, так, чтобы сидеть лицом к Эве и Лорен. Его трость лежала под рукой, на тот случай, если мать и дочь снова попытаются удрать вверх по лестнице.

— Августус и Магда Криббен ненавидели иудеев, считали их виноватыми в том, что в мире разразилась война, — Пайк хихикнул. — Они полагали, Гитлер был совершенно прав, уничтожая евреев, плетущих сети интриг по всему миру с этой их тайной каббалой. Я вообще-то думаю, Криббены надеялись, что Германия выиграет войну. — Он слегка покачал головой, на несколько мгновений задумавшись о чем-то своем. Потом продолжил: — Как же звали того мальчишку? Он был самым младшим из детей. Ах да, Стефан. Стефан Розенберг. Нет, Стефан Розенбаум, вот так. Видите, как я хорошо все помню? Словно все было вчера. Боже, как обозлился Августус, когда обнаружил, что ему подсунули еврея! И как мальчишке пришлось страдать из-за этого!

Эва содрогнулась и крепче обняла Лорен. Ее дочь дрожала с головы до ног и, казалось, боялась издать хоть какой-то звук.

Пайк продолжил в той же мягкой неторопливой манере:

— И вот однажды наш опекун сделал кое-какое открытие в отношении того мальчишки. Должен упомянуть, к тому времени Августус был уже серьезно болен. Он всю жизнь страдал ужасными головными болями, так говорила Магда, его сестра, но они еще больше усилились после того, как Августус попал под бомбежку и его сильно ударило по голове. Видимо, его мозг повредился окончательно. По крайней мере, так думала Магда. Так вот, у Августуса как раз начался один из сильнейших приступов, когда боль почти лишала его сил, а Стефан Розенбаум умудрился тогда что-то натворить — я забыл, что именно. Думаю, он намочил постель или что-то вроде этого… и Августус решил наказать негодника. Он заставил мальчика снять штаны — то есть счел проступок достаточно серьезным, чтобы бить палкой не по одежде, а по обнаженному телу. А когда Стефан выполнил его приказ, Августус вдруг заметил, что мальчик не обрезан. Августус закричал, что все евреи должны быть обрезаны. Магда умоляла брата остановиться, но он начал окончательно терять рассудок…

Бормотание Лили перешло в стон. В голове разыгрывались сцены, похожие на сон, но сном не являвшиеся: это было ясновидение. События, представшие перед Лили, происходили в прошлом, чудовищные события.

Маленький мальчик. Маленький мальчик с темными волосами и большими испуганными глазами. Его крепко держит человек, который кажется Лили знакомым. Этот человек полон злобы. И безумия.

Он трясет мальчика, кричит на него, а мальчик плачет от страха, но это еще больше злит мужчину, он трясет мальчика все сильнее. Вокруг стоят другие дети, но они тоже испуганы, настолько, что бросаются врассыпную, чтобы спрятаться, спрятаться от мужчины, которого Лили наконец узнала она видела его на старой черно-белой фотографии, это опекун детей, Эва называла его имя… Августус Криббен. Он поднимает плачущего мальчика, чьи штанишки спущены до лодыжек. Он несет мальчика в комнату, где стоят столы и скамьи… это похоже на класс для занятий. Он кладет мальчика на учительский стол и приказывает женщине… женщина, должно быть, Магда Криббен, сообразила Лили., приказывает женщине придержать мальчика и подождать.

Вскоре Августус Криббен возвращается, и Лили вскрикивает сквозь полусознательный транс, потому что видит в руке Криббена сверкающую опасную бритву, без сомнения, его собственную, ту, которой он брился.

Магда Криббен вскидывает руку к горлу, она умоляет брата не делать этого, потому что власти обязательно узнают, если с мальчиком что-нибудь случится. Но ее брата уже не остановить: он хватается за маленький пенис мальчика.

Сбоку у стены стоит высокий парнишка, один из сирот — хотя и не совсем один из них. В его глазах возбужденный блеск…

Криббен подзывает парня на помощь — хочет, чтобы тот прижал темноволосого малыша к столу, и Маврикий Стаффорд с готовностью шагает вперед Он ложится грудью на ноги маленького мальчика, придавливая их, и малыш поневоле растягивается на столе, спиной вниз.

Августус взмахивает бритвой.

Но его удар слишком поспешен, слишком неосторожен, слишком силен… и фонтан крови вырывается из пениса маленького мальчика…

— Кровь у Стефана все лилась и лилась, — продолжал Пайк, и Эву сильно затошнило. Как мог взрослый человек сотворить такое с ребенком?..

— Но Августуса это совершенно не заботило. Он бросил отрезанный кусок плоти в корзинку для мусора и вышел из комнаты, как будто все происшедшее в классной комнате не имело к нему никакого отношения.

Пайк вытянул левую ногу и энергично растер бедро, чтобы восстановить циркуляцию крови.

— Магда сделала все, что могла, чтобы спасти мальчика, но кровотечение оказалось слишком сильным, его невозможно было остановить. Страдая от боли, Августус отрезал большой кусок пениса, а не только крайнюю плоть.

Пайк вздохнул, как будто сожалея о том, что случилось, но скоро Эва поняла, что его сожаления относятся не к увечью, нанесенному бедному маленькому Стефану.

— Все, что случилось потом, случилось из-за этого маленького еврея. — Пайк возмущенно скривил лицо, как будто события могли повернуть в другую сторону, не случись этой чудовищной «операции». —