На Конногвардейском он остановился и долго закуривал, защищая ладонью дрожащий огонек спички.

Вокруг было пусто; по замерзшему помету прыгали похудевшие воробьи; ворон, потерявший, должно быть, подругу, ковылял по боковой дорожке бульвара, засыпанной почерневшими листьями.

Шахов швырнул в него сухой веткой, он сурово оглянулся и, растопырив крыло, пошел прочь.

Блуждая по сторонам глазами и растерянно потирая лоб, Шахов сделал еще несколько шагов и снова остановился. Какой-то солдат, с мешком в одной руки и винтовкой в другой, прошел мимо него, где-то гулко выстрелили, гнусавая женщина окликнула его раз, другой, третий, - а он все стоял неподвижно, как человек, внезапно забывший все: и откуда пришел, и куда идет, и как зовут, и для чего он стоит здесь, на бульваре, поглаживая лоб рукой и блуждая растерянными глазами.

Он очнулся, наконец, от мучительной боли в висках: все лицо его ломило, правый глаз был как бы вставлен в раскаленную круглую рамку.

'Невралгия, что ли?', - смутно подумал он и, покачиваясь, пошел дальше.

Теперь только он заметил, что руки у него запачканы сажей и обожжены, - и это вдруг огорчило его чрезвычайно.

- Когда ж это я? Ах да, должно быть, когда за лампу схватился.

Он долго царапал ногтем слегка блестевшую от ожога кожу, потом неожиданно забыл об этом и, засунув руки в обшлага шинели, быстро пошел по направлению к Сенатской площади.

Пройдя той же озабоченной и торопливой походкой весь Александровский сад, он уселся на скамейку против бюста Жуковского (старенький военный в генеральской шинели с любопытством посмотрел на него и предупредительно отодвинулся на край скамейки) и с бессмысленным вниманием принялся изучать изречение, золотыми буквами высеченное на пьедестале.

От этого занятия он был оторван стареньким военным, который неожиданно и очень громко запел общеизвестный боевой марш; он пел, бодро притоптывая ногой, и, казалось, непременно хотел обратить на себя внимание соседа.

- Нет, теперь какие же дипломаты, - заговорил он, бросая петь и подвигаясь к Шахову ближе, - теперь дипломаты не могут того делать, что мы, старая гвардия делали! Например, газетное дело. Падает с каждым днем! Помилуйте, теперь, чтобы провести закон никакой поддержки печати не нужно. Ну что там эсэры! Он думает, что он - эсэр, так мужик тут же и понесет ему свои капиталы. Шалишь, братец, шалишь!

Старичок приблизился еще ближе и дружески взмахнул огромной мохнатой бровью.

- Я, знаете ли, считаю, что все дело в путанице министерств. Все эти неурядицы главным образом из за того, что одно министерство занялось делами другого; скажем, министерство по иностранным делам стало руководить торговлей и промышленностью, а департаменту полиции почему-то поручили просвещение и иностранные дела; разумеется, произошли пустяки какие-то, путаница.

- Я знаю, что тут может помочь (старичок сердито запахнул шинель и уставился прямо в лицо Шахову тускловатыми, голубыми глазами). Сокращение! Сокращать, сокращать, сокращать, пока в министерствах не останется ни одного человека. Потом снова начать набирать и на этот раз уже по своей специальности.

- Это очень остроумно, - серьезно сказал Шахов.

Старичок обрадованно засмеялся и схватил его за пуговицу.

- И, ведь, для этого нужны самые незначительные суммы - какие-нибудь полторы-две тысячи, чтобы прокормить чиновников в течение этих двух дней, пока они будут сидеть дома и не ходить на службу. Тут может помешать только одно - беременность. Вы заметили, как много совершенно свободных беременных женщин открыто бродит по городу? Среди них масса чиновниц; они раздражительны и вероятнейшим образом будут протестовать.

- Да, да, да, - сказал Шахов, внимательно разглядывая крошечный носик и сизые усы военного.

Военный вдруг поманил его и загадочно моргнул глазами.

- А вы заметили, - сказал он шопотом, - что тут все дело в беременности? Я сам был свидетелем: всю революцию устроили исключительно беременные женщины. Им нельзя было не уступить, потому что они могут тут же выкинуть. Вы были тогда, в феврале, здесь, в Петрограде? Сплошь беременные, сплошь, и у каждой огромная красная тряпка, набитая на швабру. Они шли и трясли своими животами, и показывали на них пальцами, и били кулаками, как в барабаны. Что тут могла поделать полиция? При первом же залпе они бы все сразу и выкинули как по команде! Ну, и пришлось уступить!

Шахову вдруг стало страшно, он присмотрелся к тускловатым, бегающим глазам военного и отодвинулся от него.

- Это было устроено со знанием дела, - горячим шопотом продолжал военный, - за восемь месяцев перед этим рабочие под влиянием иноземцев все разом соединились со своими женами. Таким образом было достигнуто полнейшее единообразие демонстрации... А отсюда один шаг до путаницы министерств!

Шахов внезапно вскочил и бросился бежать от военного; он бежал, не оглядываясь, неловко взмахивая руками.

На Мойке, у Красного моста он остановился и с перекошенным лицом принялся обшаривать карманы.

- Боже мой, ведь я же его там обронил, у него, в номере... Должно быть, когда наклонился... Там же адрес есть, имя и на обороте... Да нет же, не может быть, чтобы у него, - я просто не взял с собою. У себя в номере оставил.

- У себя? - подумал он снова, усиливаясь стиснуть зубы, - да ведь мог же войти кто-нибудь, я, кажется, дверь оставил открытой.

Но и это тотчас же отошло куда-то и позабылось; он вдруг успокоился и неторопливо пошел вдоль набережной, ведя рукой по мокрой решетке и с детским любопытством стараясь, чтобы ни один железный стержень не миновал его руки.

Недалеко от Невского он встретил двух матросов, тащивших под руки пьяную проститутку; она что-то говорила, бессвязно хохоча и отталкивая их.

- Матросики, нет, нет! - выкрикивала она, - нет, нельзя! Нет, на это я не согласна! Нет, вы лучше Маньку, вы лучше Маньку возьмите!

Когда Шахов поравнялся с ними, ее вырвало, и матросы, отскочив в сторону, оставили ее одну; она пошатнулась, вздергиваясь, бессильно мотая головой, и упала на тротуар.

- Блюет, сволочь! - сказал один матрос другому и стал вытирать рукавом бушлат.

- А ну ее к.., - сказал другой.

Шахов прошел до угла Невского и, неожиданно для самого себя, повернулся и быстро побежал назад.

Матросов уже не было, проститутка лежала на мокром тротуаре, корчась, подгибая под себя ноги, тыкаясь лицом в рвоту.

Шахов посадил ее.

- Сволочи... кобели! - пробормотала она и запрокинула голову.

И это бледное, дрожащее лицо, запрокинутое навзничь, к свету, вдруг показалось Шахову другим лицом - 'тогда, ночью, у Инженерного замка, под фонарем офицера'.

С чувством, близким к отчаянию, он помог женщине встать и отряхнуть затрепанную жакетку, измаранную грязью и рвотой.

- Где вы живете?

- А что?.. Ты ко мне?.. Милый.

- Да, к тебе, - сурово сказал Шахов, - мы на извозчике поедем. Скажи адрес.

...............

Болтающаяся голова упала ему на плечо; он бережно поддерживал женщину.

Тяжелая спина стояла перед ним, и где-то между спиной и поднятым верхом пролетки качалось небо.

И забытая темнота и теснота пролетки напомнили Шахову какое-то другое время, стихи какие-то, студенчество, другую, еще до Галины, женщину, с которой он ехал вот точно также, слушая цоканье извозчика, придерживая ее за талию напряженной рукой.