солдатскую фуражку, на лицо и на губы; и на губах он тает в одно мгновение, потому что ему помогают таять другие губы.

- Ну что ж, Галя, надо ехать!

В самом деле пора уже ехать! Последний солдат, придерживая полотняный мешок, вбежал по шатким доскам, маленький смазчик в последний раз прошел по перрону, тыкая в колеса своей остроносой лейкой.

Вот только еще один раз поцеловать холодные губы; еще раз почувствовать на своей щеке дрожание ресниц, еще раз взглянуть на милое лицо.

Он оставляет ее наконец и быстро, не оглядываясь, идет к своему вагону.

Она идет вслед за ним вдоль перрона; рельсы вздрагивают наконец - и машет рукой, и улыбается, и смахивает слезы.

Один вагон за другими медленно проходит мимо нее, и вот знакомое лицо глядит на нее из темной двери.

Она берется за поручни и внезапно десятки рук подхватывают ее: вот только еще раз поцеловать, а потом спрыгнуть обратно на каменную площадку перрона - да нет, куда там! Уж и вокзал исчез из виду, только дымная полоса стоит над кирпичной водокачкой; нельзя спрыгнуть, некуда спрыгнуть! Зато можно смотреть друг другу в глаза и дышать черной теплотой вагона и слушать стук колес.

А они стучат все быстрее и быстрее, все торопливее перебирают рельсы, ветер хлещет, и катятся навстречу огни.

И чорт ли там разберет, куда мчится этот поезд? Справа плывут поля и слева плывут поля, города и деревни мелькают, и революция летит над ним, горящими крыльями зажигая охладелую землю.