Ледок перевел:
— Но полиция уверена, что она умерла в результате несчастного случая, от передозировки. После осмотра тела они решили, что она умерла примерно в то время, когда перестал играть граммофон. Ближе к девяти, а не около восьми.
Я открыл было рот, но Моррэ меня перебил. Ледок выслушал его.
— Он говорит, что все любили мадемуазель Лавинг. Единственным человеком, кто мог ей навредить, единственным в мире, была она сама.
Я повернулся к Моррэ.
— Какую пластинку она поставила на граммофон? — Мне, в сущности, незачем было это знать. Просто любопытно.
Моррэ печально посмотрел на меня.
— Своя собственная запись. Песня, которую она любить. «Прощай, дрозд». — Он опустил глаза и глубоко, прерывисто вздохнул. — «Утоли все свои заботы и печали», — проговорил Моррэ и замолчал, крепко сжав губы. Его напрягшееся лицо словно бы выдавило одинокую слезу, и она прокатилась по щеке.
— Полиция уверена, — сказал Ледок.
— А я нет, — сказал я.
Мы шли по улице Одеон вниз, поодаль от серого здания театра в сторону шумного бульвара Сен- Жермен.
— Я тоже, — сказал Ледок. — Уверен, смерть этой женщины пришлась по времени очень кстати, чтобы быть случайной, но взгляните, это Джеймс Джойс.
Он кивнул в сторону высокого мужчины, вышедшего из книжного магазина на другой стороне улицы. Он был такой худой, что казалось, его сложили из одежных вешалок. На нем был темный костюм и бабочка, а под левым стеклом очков черная повязка. Над двойной витриной магазина красовалась вывеска: «ШЕКСПИР И КОМПАНИЯ».
— Он ирландец, — сказал Ледок, — и, кажется, самый талантливый из всех писателей, осевших в Париже. Он написал книгу под названием «Улисс», довольно скандальную, но замечательную. Блестяще написана и очень умно.
— У Сибил Нортон есть экземпляр, — заметил я. — Видел у нее в квартире.
— Поразительно. Не думал, что автор детективов станет читать такую книгу.
— Думаю, все зависит от самого автора.
— Кстати, ее издала Сильвия Бич, владелица этого магазина.
— Да?
Он улыбнулся.
— Вас такие вещи не интересуют, mon ami?
— Нет, если у меня голова забита другим.
Он кивнул.
— Я тоже несколько отвлекся. С утра ничего не ел, кроме круассанов. Слава Богу, тут недалеко есть приличный ресторанчик.
В ресторане я объяснил Ледоку, что хочу бифштекс. Толстый бифштекс. С кровью. Никакого сырного соуса. Никакого винного соуса. Толстый бифштекс с кровью, поджаренный сам по себе. А вдобавок разве что жареную картошку и салат. Он явно не одобрял мой выбор, но тем не менее заказал мне все, о чем я просил, на что потребовалось даже менее получаса объяснений с официантом. Себе он заказал фирменное блюдо на сегодняшний день, tournedos Rossini.[57]
— Это filets mignon — небольшие кусочки мяса, обжаренные в сливочном масле, сверху — несколько кусочков трюфелей в соусе и ломтик foie gras, гусиной печени. Когда мясо готово, надо залить в сковороду хорошую мадеру и получившимся соусом полить мясо. Вы точно не передумаете?
— Да. Совершенно точно.
— Это же невероятно вкусное блюдо. И его здесь отлично готовят.
— Толстый бифштекс. С кровью. Без соуса.
Ледок вздохнул.
— Как хотите. Можно подвести лошадь к tournedos Rossini, но нельзя ее заставить это есть. — Он неожиданно улыбнулся. — Между прочим, в некоторых ресторанах сама лошадь может стать tournedos, если ей очень повезет.
— Только не в этом ресторане, надеюсь.
— Non. — Он улыбнулся. — Если хотите, мы можем привнести свои обычаи в другое заведение такого же типа.
— Может, как-нибудь позже.
— Прекрасно. — Он заглянул в меню. — Что касается вина, я бы предложил взять «шамболь- мюзиньи» 1919 года разлива. Это великолепное бургундское, одно из лучших, и оно прекрасно подойдет к нашим блюдам.
— Идет.
Ледок, прищурившись, взглянул на меня.
— Вы точно знаете, что ваша фамилия Бомон?
— Так мне говорили родители.
— А, — сказал он, — тогда это, скорее всего, правда. Родители никогда не врут.
Некоторое время, пока ели, мы говорили об Астер Лавинг и о ее смерти, но ничего умного по этому поводу ни одному из нас в голову не пришло. Если ее кто-то убил, а это мне казалось вполне вероятным, я не знал, как выяснить, кто именно и за что.
Не было также смысла обращаться в полицию и пытаться выяснить, что им известно. Мы уже два дня всячески избегали полицейских, и я очень сомневался, что кто-нибудь из них жаждет поделиться с нами своими сведениями.
Разве что инспектор, с которым мы встречались в «Великобритании». Он мог, и, не исключено, согласился бы нам помочь. К тому же я пообещал рассказать ему все, что сам узнаю об Астер Лавинг.
— Я ему позвоню, — сказал я Ледоку, — когда вернемся на вашу квартиру. Я бы хотел принять душ, перед тем как мы отправимся к Гертруде Стайн.
— Да, конечно, — согласился Ледок. — Вы же сегодня идете к ней в salon с вдовой Форсайта. Возможно, мы там встретимся. Я часто посещаю ее общество. Но позвольте вам кое-что предложить, mon ami?
— Слушаю.
— По-моему, будет разумнее позвонить инспектору с другого телефона, а не из квартиры Матильды.
— Нотация?
Ледок кивнул.
— Они знают, что вы разговаривали сегодня с инспектором. И может, думают, что вы снова свяжетесь с ним. Не исключено, его телефон… прослушивается.
— Они это могут?
Ледок пожал плечами.
— Я не специалист в таких делах. Но если это возможно, они свое не упустят. Мы можем позвонить из любой табачной лавки.
— Ладно. Вы готовы?
Он кивнул, допил кофе и встал.
Когда я поднимался со стула, то заметил, что мужчина, сидевший в конце ресторана справа от меня, тоже встает. Ледок шепотом, еле шевеля губами, спросил:
— Вы тоже заметили, mon ami?
— Угу. Теперь проверим, привяжется ли он к нам.
Он привязался, так же, как и его напарник, ждавший около ресторана.