Дорогая Евангелина!

Со времени моего последнего письма события развивались так быстро, что я, право, не знаю, с чего и начать.

Как ты догадываешься по адресу в правом углу, теперь я в Сен-Пья, маленькой деревушке километрах в двадцати пяти от Шартра. На самом деле мы (семейство Форсайтов и я) живем в полутора километрах или около того от деревни. «Прелестный маленький chateau»,[40] о котором говорила Maman Форсайт, на самом деле оказался едва ли не самым настоящим замком на полпути к вершине лесистого холма. Из моей комнаты в башне (настоящей башне!) открывается потрясающий вид на высокие, похожие на свечи, цветущие каштаны, а дальше, через широкую долину, — на реку Эр, отливающую синевой ленту, плавно вьющуюся по зеленым полям и темным ольховым рощам. То там, то здесь на фоне всей этой зелени стоит фруктовое дерево, покрытое вуалью из цветов, — белых, кремовых, розовых. Красотища просто изумительная, Ева, прямо как в сказке.

Кстати, о сказках. Я познакомилась с графом и его сестрой Эжени, которые тоже произвели на меня потрясающее впечатление. Завтра мы с Эжени направляемся в Париж и остановимся там на ночь в загородном доме графа на острове Сен-Луи. А в воскресенье я, разумеется, отправляюсь на маскарад на виллу графа в Шартре. Вот так. Но какая же тоска эти бесконечные переезды, ты не находишь, Ева?

После нашего приезда сюда я уже успела вместе с детьми подняться на узкую колокольню шартрского собора; я прочла маленькую и совершенно изумительную книгу, изданную Ричардом Форсайтом, — сборник рассказов, написанных каким-то Эрнестом Хемингуэем; я гуляла по лесу вокруг chateau, томно вздыхала в романтических позах и собирала букеты диких цветов, подобно какой-нибудь неуемной простушке.

Но, зная свою Евангелину, я понимаю, что графы с их сестрами интересуют ее куда больше, чем полевые цветы. Итак, переходим к le comte.[41]

Они вдвоем появились здесь вчера, ближе к ужину. Мелисса и Эдвард сидели у себя комнатах. Maman с господином Форсайтом — в гостиной на диване, а нянька с Нилом — в креслах. Думаю, няне позволили задержаться после ужина и кофе только потому, что недавно прибывший господин Форсайт пожелал оценить их новое семейное положение. Как банкир-на-весь-мир, господин Форсайт знает толк в оценках.

Он выглядит так, как и должен выглядеть, по идее, богатый банкир-на-весь-мир. Розовощекий, слегка располневший, в твидовом костюме. Ему лет пятьдесят пять, а ростом он под сто семьдесят сантиметров. (Отчего выглядит лет на пятнадцать старше и на два сантиметра выше жены.) Улыбка под аккуратно подстриженными седыми усиками широкая и преходящая и, скорее всего, бессмысленная. Он явно никогда в жизни не испытывал никаких стеснений и не имел долгов; словом, беды как будто обходили его стороной.

Господин Форсайт рассуждал о социализме, на одну из тех бесконечных тем, о которых он имеет обширные, даже, можно сказать, чересчур обширные познания.

— Возьмем теперь Германию, — говорил он. — Эту клятую Веймарскую республику. Она ведь катится ко всем чертям. Четыре миллиона марок за доллар! В Берлине сейчас, чтобы купить батон хлеба, деньги на тележке возят. Женщины, я имею в виду благородных девиц, торгуют собой на улицах.

— Дорогой, — сказала Maman с некоторой брезгливостью. — Пожалуйста. — Кстати, она уже окончательно оправилась после того расстройства желудка, которым мучилась в Мон-Сен-Мишеле.

Он улыбнулся ей.

— Да ладно, мамочка. — (Я ничего не придумываю, Ева, он в самом деле к ней так обращается.) — Мы же взрослые люди. — Он повернулся к Нилу и подмигнул ему. — Правда, малыш?

Нил улыбнулся ему, довольно натянуто, затем взглянул на меня и быстро отвел глаза в сторону. Ему было стыдно за отца, как мне показалось. И винить его в этом трудно.

— Но нас с мисс Тернер, — сказала Maman, — такие подробности не интересуют.

Господин Форсайт взглянул на меня.

— Правда шокирует вас, мисс Тернер?

— Никоим образом. Но…

— Я так и думал. — Он посмотрел на жену, довольный своей ожидаемой победой. — Видала? Ты сделала удачный выбор.

— Ну и что, — возразила она, — а лично я совсем не желаю слышать такое.

— Как скажешь, мамочка, — весело ухмыляясь, сказал он, протянул руку и хлопнул ее по бедру. (По бедру, замечу, спрятанному под белой атласной юбкой в складку, которая, опять же замечу, прекрасно сочеталась с ее темно-синим верхом). — Как скажешь.

Граф снова откинулся на спинку дивана.

— Так на чем я остановился? — Он огляделся, как будто ожидал, разглядеть где-нибудь поблизости обрывок знакомого разговора, повисший в воздухе.

— Четыре миллиона долларов, дорогой, — подсказала Maman, умевшая ловко обращаться с цифрами.

— Точно, — подтвердил он. — Вот вам ваши красные. А еще называют себя социалистами. Ничем не лучше проклятых большевиков, если хотите знать мое мнение. Они ведут свою страну к разрухе.

Он повернулся ко мне.

— Вы когда-нибудь бывали в Германии, мисс Тернер?

— Да. Между прочим…

— После войны?

— Нет, я…

— Вы бы ее не узнали. Преступность, наркотики, всякие извращения. — Он покачал головой. — Страна катится ко всем чертям.

Maman нахмурилась.

— Тогда почему, дорогой, ты продолжаешь вкладывать туда деньги?

Господин Форсайт покровительственно хмыкнул.

— Не свои же, мамочка. Банковские. И я все верну, можешь поверить, к тому же с процентами. Там пока еще есть порядочные люди. Этот парень Мессершмитт…

Его прервал звонок в дверь.

— Это Жан, — сказал он, вставая.

Maman удержала его за руку.

— Питерс откроет.

Питерс — дворецкий. Как и свинья Рейган, он англичанин. Все слуги — англичане, за исключением мадам Эстер, кухарки. Maman терпеть не может английскую кухню. Этой женщине явно никогда не приходилось вкушать удовольствие от жареной рыбы с картофельным пюре.

Господин Форсайт снова повернулся ко мне и спросил:

— А как вам Франция, мисс Тернер?