Осло. Город жег свою свечу с обоих концов, от центра к богатым кварталам западной окраины. Огни, огни… Неон. Витрины. Уличные фонари. Ближний свет и далекие огоньки. Освещенный город звездным небом простерся у ног Алфика. Эта картина была бы ему по душе, подумал он, Авг. Хеллоту. При помощи дождей и силы тяготения люди опрокинули небо, пропустили его через просеки электропередач и рассыпали звезды по земле.

Беря курс на опрокинутое небо, Алфик сначала развернул машину. Где-то в глубинах сознания возник обрывок мелодии, постепенно на него стали нанизываться слова, сперва по одному, потом сразу несколько, в смысловой связи. «Хлеба растут», — бормотал Алфик Хеллот. «Растут хлеба, хлеба растут?» Что-то в этом роде. «И время молодым». Что время молодым? «К уборке приступать». Точно, вспомнил, именно так звучат эти строки. И вроде бы автора звать Коре Холт. Приборная доска освещала снизу лицо Алфа Хеллота. Вообще-то ему не полагалось размышлять о картинах природы и вечном круговороте вещей. Нарушить круговорот, подчинить его себе, вырваться из круга. Вот на что он запрограммирован. Но очень уж прочно укоренились в его душе эти слова.

Ведя машину, Алф Хеллот заново видел перед собой горящие сучья, языки пламени над костром, искры, дым, что таял в светлой летней ночи, сливаясь с сумерками над Тюрифьордом. Холмы вгрызались зубцами елей в густеющий мрак над землей. Алф Хеллот снова был в лагере рабочей молодежи. Выстроившись кольцом вокруг костра, они пели про хлеба, что растут. Совсем не в его духе слова. А вот же, запомнились, и мелодия красивая. Это была первая встреча Алфика с хлебами, с елями, с присущим жителям восточных областей обостренным восприятием природы. И он пел вместе со всеми. Про молодых, которым предстояло пожинать то, что было посеяно Авг. Хеллотом и другими.

Он выехал на шоссе. Большая, тяжелой довоенной модели машина вплела свет своих фар в поток, направляющийся к центру, и сама покатила туда же. Тормозные огни — последнее, что увидела Констанца Хеллот из голого окна. Два уголька вспыхнули в облачке выхлопа — и погасли, сгинули совсем.

Дорога была свободна. Путь открыт, жми на всю катушку. Два часа спустя Алф Хеллот задвинул фонарь кабины, пристегнулся ремнями и, сменив баранку на штурвал, оторвался от земли.

— Я звоню из Будё. Долго говорить не могу.

Связь работала плохо. Еле слышно, хотя она кричала:

— Будё! Ты сказал — Будё?

Его пальцы перебирали провод, по которому сочился крик, крутили его, вязали узлы.

— Это конец, — сказал Алф Хеллот черной трубке. — Навсегда. Смерть не почтовая станция, как тебе представляется. Где мы просто меняем лошадей и скачем дальше, куда нам назначено — вверх или вниз. К вечному блаженству или прямехонько в преисподнюю. Это конец, бесповоротный конец. Больше ничего.

Долго звенела тишина, прежде чем провод снова донес слова издалека.

— Есть один богослов, — послышался наконец голос Линды. — Католик, между прочим. Ранер, Карл Ранер. У него поразительные суждения по этому вопросу. Когда мы умираем, говорит он, это вовсе не означает, что душа отделяется от тела и обретает вечную жизнь. Напротив, человек никогда не освобождается от слагающей его материи. Слово ведь стало плотью и кровью. Умирая, мы не покидаем материальный мир. Только глубже в него проникаем. Наше мертвое тело сливается воедино с миром. Это и есть спасение. Слиться воедино с миром — значит слиться с Богом. Все мы христиане, и милость Божья распространяется на всех. Я думаю, Алфик, что и отец твой спасен. И то, что мы видели на Восточном кладбище, — не конец.

Алф Хеллот:

— Гниение и спасение — одно и то же? Ты это хочешь сказать.

— Алфик! — В голосе Линды звучала скорбь. — У тебя светлая голова. Слишком хорошая, чтобы все время прятать ее под шлемом. Слишком светлая, чтобы служить боеголовкой. Я только пыталась сказать тебе о твоем отце. Что я его по-настоящему уважала. И что мы были не так уж далеки друг от друга, как он думал и как ты думаешь. В том смысле, что мы оба стремились к познанию. Познанию мира, чтобы изменить мир. А стремление к познанию неотрывно от признания реальности. Единственный пусть к познанию Бога для нас, людей, лежит через реальность, через окружающий мир, нам надлежит открыть наше тело миру и слиться с ним.

Алфик вдруг отчетливо увидел окружающий его конторский интерьер, капли дождя на окне, серые летные полосы и камуфлированные казармы за окном. Быстро произнес:

— Я должен кончать. Хорошо, что поговорили. Позвоню еще из Бардуфосса.

— Алфик?

Вопрос из черного аппарата повис на тонкой ниточке.

— Да.

— Одна цитата напоследок. Шекспир: «Love is not love — Which alters when it alteration finds — Or bends with the remover to remove» [6]

Алфик осторожно положил трубку на рычаг, но со мной связь не прервалась. Оборудование станции подслушивания в толще горы под Рейтаном включало и коммутатор, и дешифровальную аппаратуру. У меня были длинные уши и свободные линии.

Рука капитана Алфа Хеллота все еще лежала на телефонной трубке.

Ничто не сравнится с одиночеством — глухим одиночеством в пять часов, когда рабочий день окончен, а ночь с обещанием сна лежит за пределами китайской стены циферблата, опоясывающей наши собственные Срединные Царства.

Он поднял руку.

Посмотрел на хронометр на запястье. Опустил руку и снова взял трубку. Набрал другой номер, меньше цифр, и ставки ниже.

Ему ответила столовая. Повар мог предложить морского окуня с пюре из кольраби, вареным картофелем и маргарином. На десерт кукурузная каша. И тут ничего утешительного. Хеллот сказал спасибо и положил трубку. На мысу за окном, рябым от дождя, тянулись вдаль летные полосы, теряясь в морском тумане. Полным ходом шли работы по расширению ВПП и строительству новых помещений. Целые эскадрильи должны были расположиться в рассредоточенных подземных ангарах. И время не ждало. Работали сверхурочно. Хеллот видел рабочих с красно-белыми рейками и геодезистов, которые, зажмуря один глаз, горбились над растопыренными треногами теодолитов. Синий тягач тянул по рулежной дорожке длинную вереницу тележек, направляясь к рейсовому самолету на стоянке.

— Наверно, вы будете отмечать завтрашний день, капитан?

Хеллот медленно развернулся вместе со стулом. Теперь он сидел спиной к письменному столу и окну, а перед ним переливался красками роскошный букет из звезд и нашивок. Сам инспектор ВВС, генерал- майор Эг, и его молодой коллега в генеральском чине, Тюфте-Юнсен. Далее, командир базы — полковник Хейне-Эриксен, начальник его штаба — майор Колбьёрн Люнне и административная группа в лице подполковника Спирдала. И наконец, полковник Рёрхолт из службы связи вооруженных сил.

Будет ли он праздновать 1 Мая? От Дня международной солидарности трудящихся мысли Алфика перебросили мостик к дню похорон. Весна и похороны хорошо совмещаются. Когда земля раскрывается после долгой зимы, самое время для похорон. Авг. Хеллот не хотел, чтобы его прах доставили в Ловру и там предали земле. Но и кремацию не признавал. А чтобы все было честь по чести: добротный гроб и погребение в земле. Восточное кладбище в Осло. Струи песка на крышку гроба. Пустые заверения священника. Венки — от профсоюзного секретариата, от партии, от химического концерна, от родных. Авг. Хеллот пал одним из первых. Но и когда остальные падут, дело их поколения будет жить. Соратники Герхардсена: Хокон, Мейсдалсхаген, Магнхильд Хагелиа, Конрад, Ментсен, Азак. Созданная ими Норвегия будет жить дальше.

— Ты улыбаешься? — заметил начальник штаба.