такие ужасные гримасы, что иногда я боюсь, как бы он не остался с таким лицом на всю жизнь. Он строит мне рожи даже в церкви, когда я должен размышлять о божественном… А Дора меня любит. И я ее тоже, хотя не так сильно, как прежде, после того как она сказала Минни Барри, что собирается выйти за меня замуж, когда я вырасту. Возможно, я женюсь на ком-нибудь, когда вырасту, но пока я еще слишком молод, чтобы думать об этом. А что вы скажете?

— Конечно слишком молод, — согласилась Аня.

— Вот мы с вами заговорили о женитьбе, и это напомнило мне еще об одном, что тревожит меня в последнее время, — продолжал Пол. — На прошлой неделе к нам на чай приходила миссис Линд, и бабушка велела мне показать ей портрет моей мамы — тот, который папа прислал мне на день рождения. Мне не очень хотелось показывать его миссис Линд… Конечно, миссис Линд хорошая и добрая, но она не из тех людей, которые вызывают желание показать им портрет любимой матери. Вы ведь понимаете. Но, разумеется, я послушал бабушку. Миссис Линд сказала, что мама была очень красивая, но похожа на артистку и что, наверное, мой отец был намного ее старше. Потом она посмотрела на меня и добавила: 'Твой отец, я думаю, скоро опять женится. Хотелось бы тебе, чтобы у тебя была новая мама, а, Пол?' От одной этой мысли у меня перехватило дыхание, но я не хотел, чтобы миссис Линд это заметила. Я посмотрел ей прямо в лицо — вот так — и сказал: 'Миссис Линд, папа отлично справился с делом, когда выбирал мне мою первую маму, и я думаю, что могу доверить ему выбрать еще раз'. Я действительно доверяю отцу. Но все равно я надеюсь, что, если он захочет, чтобы у меня была новая мама, он поинтересуется моим мнением о ней, прежде чем окажется слишком поздно… А вот и Мэри Джо зовет нас к чаю. Я побегу и посовещаюсь с ней насчет коржиков.

Результатом «совещания» оказалось то, что Мэри Джо поставила на стол не только песочные коржики, но даже и баночку варенья. Аня разливала чай, и они с Полом славно провели время, сидя за столом в гостиной, окна которой были открыты навстречу легкому морскому ветерку, и наговорили столько «вздора», что Мэри Джо была глубоко возмущена и на следующий день сообщила Веронике о том, какая «странная» — ничуть не лучше Пола — эта школьная «учительша». После чая Пол повел Аню наверх, в свою комнату, чтобы показать ей портрет своей матери — это и был тот таинственный подарок ко дню рождения, который запирала на ключ в книжном шкафу миссис Ирвинг.

Комната Пола была маленькой, с невысоким потолком и глубоким квадратным окном. Низко висевшее над морем солнце заглядывало в нее сквозь ветви качаемых ветром елей, создавая причудливую игру света и тени. Мягкие красноватые отблески заката ложились на висевший над кроватью портрет — прелестное юное лицо с матерински нежным взглядом.

— Это моя мама, — сказал Пол с любовью и гордостью. — Я попросил бабушку повесить портрет здесь, чтобы я мог видеть его утром, как только открою глаза. Я уже привык ложиться спать без света, потому что теперь мне кажется, что мама рядом со мной. Папа отлично знал, какой подарок ко дню рождения понравится мне больше всего, хотя никогда меня об этом не спрашивал. Разве это не чудесно, что папы так много знают?

— Твоя мама была очень красива, Пол, и ты немного похож на нее. Только глаза и волосы у нее темнее, чем у тебя.

— У меня папины глаза, — отозвался Пол, придвигая к окну удобное кресло для Ани. — Но у него седые волосы. Очень густые, но седые. Понимаете, папе почти пятьдесят. Это очень зрелый возраст, правда? Но папа только снаружи старый — внутри он очень молодой. Пожалуйста, сядьте здесь, а я сяду у ваших ног. Можно, я положу голову к вам на колени? Мы с мамой часто так сидели. Ах, это просто замечательно!

— А теперь я хочу узнать о твоих мыслях, которые Мэри Джо нашла такими странными, — сказала Аня, поглаживая копну густых кудрей, лежавших у нее на коленях. Пола не нужно было долго уговаривать изложить свои мысли — по крайней мере, родственным душам.

— Я подумал об этом однажды вечером в еловом лесочке, — начал он мечтательно. — Конечно, я не верю в это, а только так думаю. Вы ведь понимаете. А потом мне захотелось об этом кому-нибудь рассказать, но здесь не было никого, кроме Мэри. Она была в кухне, замешивала тесто. И я сел на скамью рядом с ней и сказал: 'Мэри, знаете, о чем я думаю? Я думаю, что вечерняя звезда — это маяк на той земле, где живут феи'. А Мэри ответила: 'Ну и чудной же ты. Никаких фей на свете нет'. Я очень рассердился. Я и сам знаю, чтофей не существует, но это не мешает мне думать, что они есть. Вы ведь понимаете. Но я сделал еще одну попытку. Я сказал: 'Ну, а знаете, Мэри, что я еще думаю? Я думаю, что после захода солнца на землю спускается ангел — огромный, высокий белый ангел с серебряными крыльями — и поет колыбельные цветам и птицам. Дети могут услышать его, если знают, как слушать'. Тогда Мэри подняла вверх руки, все в тесте, и сказала: 'Да что ты за странный мальчишка! Ты меня пугаешь'. И она действительно казалась испуганной. Тогда я выбежал из дома и шепотом рассказал саду обо всех остальных моих мыслях. Там, в саду, есть маленькая засохшая березка. Бабушка говорит, что это соленые брызги моря погубили ее, но я думаю, что просто дриада, которая жила в этом деревце, была глупенькой. Ей захотелось взглянуть на мир, и она убежала и заблудилась. А деревцу было так одиноко без нее, что оно умерло от разбитого сердца.

— А когда бедной легкомысленной дриаде наскучил мир и она вернулась к своему погибшему деревцу, разбилось и ее сердце, — сказала Аня.

— Да. Но дриады должны нести ответственность за последствия своих поступков, точно так же, как если бы они были людьми, — заметил Пол веско. — А знаете, что я думаю о молодом месяце? Я думаю, что это золотая лодочка, полная снов.

— И когда она зацепляется за облако, некоторые из них выплескиваются за борт и падают к спящим.

— Да-да, именно так. Вы ведь все знаете. А еще я думаю, что фиалки — это маленькие лоскутки неба, которые упали на землю, когда ангелы прорезали в небе дырочки, чтобы через них сияли звезды. А лютики сделаны из старых солнечных лучей… А когда душистый горошек попадет на небеса, он превратится в в бабочек… Вы видите что-нибудь странное в этих мыслях?

— Нет, милый, они совсем не странные; они удивительные и красивые, особенно в устах маленького мальчика, и потому люди, которые сами не могут придумать ничего подобного, даже если будут стараться не одну сотню лет, находят их странными. Но продолжай думать так, Пол… Я уверена, что когда-нибудь ты станешь поэтом.

Вернувшись домой, Аня столкнулась с мальчиком совершенно другого типа. Дэви нужно было уложить спать. Он сидел с надутым видом, а когда Аня помогла ему раздеться, прыгнул в постель и уткнулся лицом в подушку.

— Дэви, ты забыл прочитать молитву, — заметила Аня с упреком.

— Нет, не забыл, — отвечал Дэви с вызовом. — Просто больше я молитву не читаю! И даже не буду пытаться быть хорошим, потому что, как я ни старайся, все равно тебе больше нравится Пол Ирвинг. Так что уж лучше я буду плохим. Зато хоть весело будет.

— Нет, это неправда, будто я люблю Пола больше, чем тебя, — сказала Аня серьезно. — Я люблю тебя так же сильно, но только по-другому.

— А я хочу, чтобы ты любила меня, как его, — надул губы Дэви.

— Нельзя одинаково любить разных людей. Разве ты любишь меня и Дору одинаково? Ведь нет?

Дэви сел на постели и задумался.

— Э… э… н-нет, — признал он наконец. — Я люблю Дору, потому что она моя сестра, а тебя, потому что ты… это ты.

— А я люблю Пола, потому что он Пол, а Дэви, потому что он Дэви, — сказала Аня весело.

— Ну ладно, тогда я, пожалуй, буду читать молитву, — сказал Дэви, сраженный этой железной логикой. — Только сейчас неохота вставать, раз уж лег. Утром прочитаю два раза. Как ты думаешь, ведь это все равно?

Нет, Аня была решительно убеждена, что это не все равно, и потому Дэви выкарабкался из постели и опустился на колени. Прочтя молитву, он откинулся назад, опустившись на свои босые темные пятки, и взглянул вверх на Аню:

— Аня, я уже лучше, чем был прежде.