ее ладонь. — Я тоже иду туда. Букет герани я положу на могилу дедушки Ирвинга — это от бабушки, а эти белые розы я хочу положить рядом с дедушкиной могилой, в память о моей маме… потому что я не могу отнести их на ее могилу. Но ведь она все равно узнает об этом, как вы думаете?

— Да, Пол, я уверена.

— Сегодня ровно три года с тех пор, как она умерла. Это такой долгий, долгий срок, но мне все так же не хватает ее, и боль в душе все та же. Иногда мне кажется, что я не вынесу этой боли.

Голос его сорвался, и губы задрожали. Он опустил глаза на свои розы, надеясь, что учительница не заметит его слез.

— И все же, — сказала Аня очень мягко, — ты не хотел бы, чтобы эта боль прошла… ты не хотел бы забыть свою маму, если бы даже мог.

— Нет, конечно нет… Имено это я и чувствую. Вы так хорошо все понимаете. Никто меня так не понимает, даже бабушка, хоть она и такая добрая. И папа тоже меня понимал, но с ним нельзя было долго разговаривать о маме — он становился от этого таким грустным. Когда он закрывал лицо рукой, я сразу понимал, что пора замолчать. Бедный папа, ему, должно быть, очень одиноко без меня там, в Бостоне. Но, понимаете, там, дома, нет никого, кроме экономки, а папа считает, что экономки не умеют воспитывать мальчиков; у бабушек это получается гораздо лучше, почти как у мам. А сам папа не может воспитывать меня: ему так часто приходится уезжать по делам… Когда-нибудь, когда меня уже воспитают, я вернусь к нему, и мы с ним никогда не будем расставаться.

Пол так много рассказывал Ане о своих родителях, что ей казалось, будто она сама была с ними знакома. Она думала, что характер и склонности мальчик, вероятно, унаследовал от матери, а о Стивене Ирвинге у нее сложилось представление как о довольно замкнутом человеке, старательно скрывающем от мира свою глубокую и нежную душу.

— Папу непросто узнать, — заметил однажды Пол. — Даже я не знал его по-настоящему до маминой смерти. И только когда его узнаешь, поймешь, какой он чудесный человек. Я люблю его больше всех на свете, потом бабушку Ирвинг, а потом вас. Я любил бы вас сразу после папы, но мой долг больше любить бабушку Ирвинг, потому что она так обо мне заботится. Вы ведь понимаете… Я хотел бы только, чтобы она не уносила лампу из моей комнаты, пока я не засну. Но она говорит, что я не должен быть трусом. Я не трус, но я хотел бы, чтобы свет все-таки был. Мама всегда сидела у моей постели и держала меня за руку, пока я не засну. Наверное, она меня испортила. Мамы это иногда делают. Вы ведь знаете.

Нет, Аня не знала, хотя и могла это вообразить. Она с грустью подумала о своей маме, которая находила ее такой 'необыкновенно красивой' и которая умерла так давно и была похоронена вместе со своим юным мужем на далеком кладбище, где никто не навещает их могилы. Аня не могла помнить свою мать и поэтому почти завидовала Полу.

— На следующей неделе у меня день рождения, — сказал Пол, когда они начали взбираться по длинному красноватому холму, согретому июньским солнцем. — Папа обещал прислать мне в подарок что-то такое, что обрадует меня больше всего на свете. Похоже, что посылка уже пришла, потому что бабушка закрыла книжный шкаф на ключ, а это что-то новое. Но когда я спросил ее, почему, она только взглянула с таинственным видом и сказала, что мальчики не должны быть чересчур любопытными. Это очень приятно — день рождения, правда? Мне будет одиннадцать. Бабушка говорит, что я слишком маленький для моего возраста и должен есть больше овсянки, а то не вырасту. Я очень стараюсь есть больше, но бабушка всегда так щедро накладывает мне на тарелку — понимаете, в бабушке нет никакой скупости… Помните, мы с вами по дороге домой из воскресной школы говорили о молитвах? Вы тогда сказали, что всякий раз, когда сталкиваешься с трудностями, нужно просить Бога о помощи. И я молюсь каждый вечер и прошу Бога оказать мне милость и помочь съесть утром всю кашу так, чтобы на тарелке ничего не осталось. Но мне это еще ни разу не удалось. Не могу понять почему: то ли Бог оказывает мне слишком мало милости, то ли бабушка дает слишком много овсянки. Бабушка говорит, что вырастила папу на овсянке. И надо признать, что в случае с ним она добилась успеха: вы бы только посмотрели, какой он плечистый. Но порой, — вздохнув, заключил Пол с задумчивым видом, — порой мне кажется, что меня овсянка сведет в могилу…

Аня позволила себе улыбнуться, так как Пол не смотрел на нее в этот момент. Вся Авонлея знала, что старая миссис Ирвинг и кормит и воспитывает своего внука, придерживаясь добрых старых методов.

— Будем надеяться на лучшее, — сказала она бодро. — А как поживают твои Люди со Скал? Как там старший Брат-Моряк? Хорошо ведет себя?

— Он вынужден, — сказал Пол выразительно, — так как знает, что иначе я не буду с ним дружить. Но, боюсь, он полон коварных замыслов.

— А Нора уже узнала о Золотой Даме?

— Нет, но мне кажется, она о чем-то подозревает. Я почти уверен, что она следила за мной, когда я в прошлый раз ходил в пещеру. Но мне все равно, пусть даже она и узнала. Ведь это для ее же блага я не хотел, чтобы она узнала, — я боялся, что это может задеть ее чувства. Но если она сама непременно хочет, чтобы они были задеты, то ничего не поделаешь.

— А если бы я пошла вечером на берег вместе с тобой, как ты думаешь, могла бы я увидеть твоих Людей со Скал?

Пол серьезно покачал головой:

— Нет, я думаю, моих вы не увидите — только я один могу их видеть, — но вы можете увидеть других, своих собственных. Вы такая, что можете. Мы оба такие. Вы ведь знаете, — добавил он дружески, сжимая ее руку. — Как это замечательно — быть таким, правда?

— Правда, — согласилась Аня, и сияющие глаза, серые и голубые, встретились.

Им обоим было известно, как прекрасно царство воображения, и оба знали путь в этот счастливый край. Там, в долине, у ручья, вечно цветет роза радости, ни одно облачко никогда не омрачает солнечных небес, сладкая музыка никогда не звучит фальшиво, а родственных душ там без счета. Знакомство с географией этой страны, что лежит к востоку от солнца и к западу от луны, — бесценное знание, которое нельзя купить ни на одной ярмарке мира. Это знание должно быть даром добрых фей, который они приносят человеку в день его появления на свет, и годы не в силах ни испортить, ни отнять его. Лучше обладать им и быть обитателем чердака, чем жить во дворце, не имея его.

Авонлейское кладбище было все тем же заросшим травой, тихим, уединенным местом, каким оно было всегда. Конечно, «улучшатели» не забыли и о нем: на последнем заседании Присилла Грант прочитала доклад о благоустройстве кладбищ, и в будущем предполагалось скосить траву, заменить старый дощатый забор, обомшелый и неровный, на аккуратную металлическую ограду и привести в порядок осевшие и покосившиеся надгробия.

Аня положила принесенные цветы на могилу Мэтью, а затем прошла к тому месту, где под сенью тополей покоилась Эстер Грей. Со дня памятного весеннего пикника Аня, навещая могилу Мэтью, никогда не забывала положить цветы и на эту всеми забытую могилу. Накануне вечером она ходила в маленький заброшенный сад и принесла оттуда несколько белых роз с кустов, посаженных некогда руками Эстер.

— Я думаю, они понравятся тебе больше, чем любые другие, дорогая, — сказала она чуть слышно.

Аня все еще сидела неподвижно у могилы, когда рядом с ней на траву упала чья-то тень. Подняв глаза, она увидела миссис Аллан. Домой они шли вместе.

Лицо миссис Аллан уже не было лицом той юной новобрачной, которую пять лет назад привез с собой в Авонлею новый священник. Оно отчасти утратило былую свежесть и яркость красок, а возле глаз и рта легли тонкие морщинки — следы пережитого. Маленькая могилка на этом самом кладбище была причиной не одной из этих морщин, и несколько новых появились во время недавней болезни ее маленького сына. Но ямочки на щеках миссис Аллан были такими же очаровательными и появлялись так же неожиданно, как всегда, и глаза ее оставались все такими же ясными, яркими, искренними, а выражение материнской нежности и силы духа с избытком возмещало потерю девичьей свежести и красоты.

— О, я думаю, ты очень рада предстоящим каникулам, — заметила она, когда они покинули кладбище.

Аня кивнула:

— Да… Каникулы! Я могу покатать это слово языком во рту, как лакомый кусочек. Я уверена, что лето