временному заведующему, что тот вмешивается не в свое дело.
Еще Гамалея писал, что станцию опять посетил принц Ольденбургский и, узнав о предстоящем уходе Мечникова, предлагает ему возглавить в Петербурге большой институт, который задумал основать.
Нетрудно представить, как екнуло сердце Ильи Ильича… «Но, проученный одесским опытом и зная, как трудна борьба с противодействиями, возникающими без всякой разумной причины со всех сторон, я предпочел…» Словом, он остался при своем решении. Тем более что петербургский климат был вреден Ольге Николаевне.
Слухи о его уходе проникли в печать, и в Одесскую городскую управу поступило заявление из Петербурга от доктора медицины Кноха, пожелавшего занять место директора станции.
Потом в газете «Новороссийский телеграф» появился «Ответ на отзыв», написанный Скадовским, причем, не удовлетворившись этим, Скадовский запросил телеграммой редактора «Записок Императорского общества сельского хозяйства Южной России» Забаринского, может ли его статья быть помещена в этих «Записках». «Неприличный и ненаучный тон вашего ответа в „Нов. тел.“ исключает возможность его появления в серьезном и порядочном органе печати» — такую депешу получил Скадовский. Но не успокоился. Он поспешил выпустить «Ответ» на собственный счет и разослал брошюру чуть ли не всем земским деятелям губернии.
…Как просто, оказывается, было в то время печатно возвести на человека любое обвинение! Скадовский утверждал, что Мечников… подкуплен Пастером, а вернее — Обществом пастеровских вакцин. Пастер (а Скадовский думает, что общество, ибо «едва ли г. Пастер принадлежит к числу тех людей, которые, продавши свое имущество одному лицу, могут решиться продать то же имущество другому») потому-де открыл Гамалее «секрет» сибиреязвенных прививок, что в Париже узнали об успехах Ценковского и задумали с помощью Одесской станции задушить конкурента!..
Брошюра произвела на земских деятелей тем большее впечатление, что Скадовский пользовался в губернии сильным влиянием. Сказочно богатый (он даже выстроил собственный город-порт Скадовск), он принадлежал к числу «просвещенных» помещиков, жертвовал немалые суммы на общественные и благотворительные нужды, и земское начальство перед ним заискивало.
Ответ Скадовского был опубликован в первых числах августа, а 14 августа в «Одесском листке» появилось короткое сообщение:
«Бактериологическая станция просит нас заявить, что при производстве предохранительных прививок первой вакцины в Каховке у помещика К. М. Панкеева вследствие еще не выясненной причины погибло свыше 50 процентов привитых овец. Точная цифра павших привитых овец не приведена пока в известность. Причины этого несчастного случая тщательно расследуются на станции».
22 августа 1888 года Мечников приехал в Одессу, я 24-го уехал обратно в Поповку. Что пережил он за эти три дня?.. Ответ пусть подскажет читателю его собственное воображение.
Какое счастье, что случилось это только теперь, когда Илье Ильичу уже 43 года и оптимистическое мироощущение окончательно в нем утвердилось! Произойди нечто подобное несколькими годами раньше, и кто знает, не предпринял ли бы он новую попытку переступить
…Выяснилось, что погибло не свыше половины, а около 80 процентов овец общим числом 3549 и стоимостью в 40 тысяч рублей.
Что именно произошло, установить оказалось невозможным.
Бардах и помогавший ему молодой врач Шор уже привили первую и вторую вакцину почти семи тысячам овец помещиков Сухомлиновых и Кузнецова. И ни одна из них не пала! А буквально за несколько дней до катастрофы они привили первую вакцину семи тысячам овец другого помещика — Шредера. И опять ни одна не погибла! Таких результатов не добивались даже во Франции, где массовые прививки проводились уже много лет.
Не желая попусту терять две недели, которые должны пройти между прививками первой и второй вакцины, Бардах и Шор поехали к Панкееву. И вот, когда они заканчивали дело, овцы начали гибнуть…
Надеясь спасти оставшихся, Бардах стал спешно вводить им фенол, но было уже поздно. Пастухи пришли в сильное возбуждение, над молодыми учеными нависла опасность самосуда. В полном изнеможении от усталости и горя приехал Бардах с остатком вакцины в Одессу. Гамалея ввел пробу кролику, и тот вскорости погиб. Стало ясно, что у Бардаха была не первая вакцина, а сильный яд сибирской язвы. Почему? Мечников терялся в догадках. Кто-то подменил культуру? Маловероятно… Вакцина самопроизвольно усилилась? Это тоже маловероятно.
Пришел Панкеев. Он оказался «человеком, не смотрящим в глаза и (к счастью) вообще малосимпатичным», как писал Мечников Ольге Николаевне. Помещик требовал возмещения хотя бы половины убытков. Мечников ответил, что сочувствует его беде, но выложить двадцать тысяч не может. Он предложил встречный план. Пусть Панкеев повременит, даст станции оправиться; впредь прививки будут проводиться небольшим партиям овец под залог определенной суммы, так что хозяевам ничем рисковать не придется; вырученные же деньги пойдут на покрытие убытков Панкеева, и за несколько лет частично, а то и полностью станция их возместит. Но помещик этот план отверг. Он потребовал, чтобы Мечников и Гамалея уплатили ему по 10 тысяч (с Бардаха взять было нечего). Оба, разумеется, отказались. Панкеев подал в суд, дело тянулось много лет, и в конце концов он во всех инстанциях проиграл, что, между прочим, сразу же предсказал Мечникову его брат Николай Ильич («спокойный папаша» был одним из лучших практикующих юристов Одессы).
Но в печати поднялся невероятный шум: газеты не могли пропустить столь скандальную историю.
Неистовствовал «Новороссийский телеграф». В столице улюлюкало «Новое время». Подпевали «Петербургские ведомости». Только «Одесский листок» оставался доброжелательным и даже пытался защищать Мечникова. 22 сентября газета писала:
«…систематические нападки на И. И. Мечникова, встречающиеся в последнее время в столичной прессе, очевидно, исходят из одного и того же источника. Мы едва ли ошибемся, если скажем, что эти нападки исходят от не в меру рьяных последователей покойного Л. С. Ценковского, мнящих себя почему-то его продолжателями. К этому мнению приводит нас тот факт, что почти всегда рядом с нападками на И. И. Мечникова идут дифирамбы и славословие Л. С. Ценковскому. Г. Мечников, изволите ли видеть, оказывается не только прямым виновником неудачной прививки, но самая неудача является прямым последствием того, что во главе бактериологической станции стоит именно г. Мечников, не имеющий диплома ветеринара и коновала».
«Одесский листок» все объяснял точно. Несмотря на неудачу у Панкеева, в эффективности метода прививок сомневаться не приходилось, поэтому враги станции стремились поставить несчастный случай в ряд с другими «упущениями». Всякое лыко пошло в строку. Вспомнили и вола, погибшего от чумы; умершую фельдшерицу Александрову, заразившуюся по собственной небрежности сапом (это произошло в то время, когда Мечников был в Вене на Международном конгрессе; причину несчастья выясняла особая комиссия и пришла к выводу, что Александрова не соблюдала положенных правил предосторожности), и каких-то покрытых коростой овец, содержавшихся на ферме вместе со здоровыми (Мечников не имел об этом понятия, так как овцы не принадлежали станции)… Одна газета написала, что Мечников почти не бывает в Одессе, ибо живет либо за границей, либо в деревне, а другая в связи с этим недоумевала: почему же он не подает в отставку?
Ему указывали на дверь…
Особенно явственно это прозвучало на заседании Херсонского губернского земства. Председатель управы Никитин заявил, что Мечников нравственно обязан возместить Панкееву убытки; Никитин предлагал учредить многоэтажный контроль над станцией и запросить Мечникова, согласен ли он остаться заведующим при таких условиях. Последний пункт был, правда, снят, но само обсуждение его, подробно изложенное в газетах, уже было прямым оскорблением! Станцию называли «спекулятивным учреждением», от которого губерния «не получает никакой пользы». И в довершение ко всему собрание подчеркнуто вынесло благодарность Скадовскому…
А Мечников-то в это время, уже в Париже, мучился сомнениями: имеет ли он право в столь критический момент оставить станцию, не следует ли ему вернуться?..
Прочитав отчет о заседании, он отвечал:
«Разумеется, я бы пополнил убытки, как бы это трудно для меня ни было, если бы считал себя хоть
