И по окончании школы я уехал в Москву - поступать в институт имени Циолковского. А Елисею оставалось еще два года школы, после которых он надеялся поступить в медицинский. Но я так и не узнал, поступил он или нет.
У меня осталась наша с ним фотография - любительская, размытая. Мы оба - в черных вытянувшихся майках, загорелые, веселые; я радостно скалился в объектив, а Елисей смотрел немного смущенно, опустив ресницы на серые глаза - будто не решаясь улыбнуться в открытую, и на щеках у него играли ямочки.
Потом в Москве я попробовал встречаться с девушкой. Это была моя первая девушка, и у нее были ямочки на щеках и серые глаза. Правда, роман наш завершился ничем и очень быстро...
* * *
- Сына, ты меня слышишь? - мама выдернула меня из задумчивости. - Я говорю, твой друг Костя стал майором МЧС! Награды имеет. Двое деток, жена у него...
Она пустилась в рассказы о том, как сложилась семейная жизнь Костяна. Все это мне уже разболтала Ленка, правда, с меньшим количеством подробностей, но я все равно сделал вид, что мне очень интересно.
- А Игоря помнишь? Разошлись они недавно, - продолжала мама, - судятся, с кем ребенок останется. Дочка у них, семь лет ей...
- Э? - переспросил я. - Но...
- Ах да, это не у них, у них сын, а дочка - это у Лени, - мама накладывала еду в тарелки и говорила, говорила, говорила. Я быстро утерял нить ее рассказов, тем более, что говорила она лишь о том, кто на ком женился и развелся, то и дело путая моих друзей.
Друзей детства? Бывших друзей?
- А помнишь, у тебя был еще маленький такой приятель, как же его... Енисей, - вспомнила мама. - Вы еще книжками обменивались.
Я кивнул головой. Горло мне перехватило спазмом.
- Так и не женился, - грустно подытожила мама. - Хирургом в пятой больнице работает, в реанимации...
- Мама, - перебила Ленка. - В экстремальной медицине!
- Что-то у вас мода пошла не жениться, - мама осуждающе поджала губы, изображая старушку, хотя ей слегка за пятьдесят. - Но у тебя хоть гражданская жена-то есть? Что ж ты ее не привез? Познакомились бы.
- Да нет у меня никого, ма.
- Не может быть, - вклинилась Женька. - Никого на постоянно - это верю, это да. А чтобы совсем никого - это ты, дядя Вова, не выдумывай.
Я пожал плечами. Спорить совершенно не хотелось.
* * *
Общественные туалеты никогда не казались мне чем-то важным. Дома. В Москве же я быстро изменил отношение ко многим вещам.
В том числе и к публичным сортирам.
Поначалу я не обращал внимание на странные надписи вроде "Леня, 38/179/18, 31.09" или "Василек, 21/180/21", хотя Василька почему-то запомнил и долго втихомолку посмеивался над тем, что могут означать эти цифры. Уже не помню, кто из однокурсников мне это объяснил.
Парня этого - не помню. Ни имени, ни лица. И почему мы с ним вдвоем болтались по Москве, куда шли, прихлебывая на ходу пиво, о чем разговаривали - не помню тоже. Помню только, как он увидел очередное написанное карандашом на стене туалета имя с цифрами и датой и принялся со смаком, ехидно щурясь, разглагольствовать, что это "голубые" так назначают свидания друг другу...
Я закрыл глаза и представил, как однажды увижу на белом треснутом кафеле надпись "Елисей, 16/176/16", улыбнулся. Насчет цифр у меня были сомнения. Я даже не знал наверняка, сколько лет Елисею, не говоря уж о точном росте.
Помню, что в общагу мы вернулись черт знает когда, дежурная костерила нас на чем свет стоит, но все-таки пустила, когда мы сунули ей шоколадку. Я лежал на узкой казенной кровати, глядя в потолок, и воображал себе, что бы я сделал, если бы действительно увидел такую надпись. Воображение у меня работало на пять с плюсом, - простыню после его "работы" то и дело приходилось стирать, но в ту ночь я так и не смог представить себе ничего особенного.
Представлял, как трогаю губами длинные девчачьи ресницы. И как осторожно сжимаю плечи. Как расстегиваю верхние пуговицы на рубашке - на нижние почему-то не решился.
И уснул я только под утро.
А на следующий день я прицельно обошел все окрестные общественные туалеты. И, найдя в них очередную карандашную надпись, вытащил свой карандаш и приписал: "Володя, 19/182/19". И поставил дату - через неделю.
Хотя насчет последней цифры у меня тоже были сомнения. Я никогда не измерял.
Всю эту неделю я сидел на лекциях, в читалке, в столовке - да где бы я ни был, везде - как на иголках. Что там было, в этой надписи? Максим. Этого человека зовут Максим, думал я. Какой он? Кто он? Что у нас с ним получится? И можно ли еще отказаться? Если я не приду, ничего страшного - ведь этот Максим даже не знает, что я это я.
И даже когда в назначенный вечер я спешил к этому туалету, я раздумывал: может, еще не поздно развернуться и уйти?
И даже когда я толкся возле кафельного здания - мне казалось, что на меня все смотрят, все показывают пальцами, вот-вот кто-то обзовет педиком или еще похуже - я раздумывал, есть ли смысл оставаться или еще не поздно... Но вот кто-то пришел, постоял, закурил сигарету. Помялся. Вошел. Вышел. Он явно кого-то искал. Я затаился и молчал, но этот человек меня заметил.
- Володя? - неуверенно спросил он.
Максим оказался обыкновенным, ничем не примечательным дядькой чуть за сорок, с мягкими манерами. И я в душе был рад, что он именно таков - не мускулистый красавец-качок, не принц на белом коне, не... не... не Елисей. Потому что, думал я, Елисей все равно никогда не будет писать объявления о свиданиях карандашом на дверке туалета. Он женится, и женские руки будут трогать его ресницы и светлые волосы...
Но когда Максим осторожно развернул меня спиной к себе, я подумал: хорошо, что я его не вижу. Можно вообразить, что это и есть Елисей.
Тогда мне совсем не понравилось. Было больно и как-то неудобно, дискомфортно, к тому же я не догадался сходить в туалет перед "свиданием" и едва не описался под конец. Максим уверил меня, что дальше будет только лучше...
Больше я никогда его не встречал.
Сколько еще в моей жизни было таких свиданий, назначенных на замусоленной дверке или кафеле?
А потом мы перестали писать эти объявления.
А еще позже в моей жизни появился
