- Чего это вы? - с пьяной оттяжкой в голосе поинтересовался он. - Ой, доча, у тебя кавалер выискался! Наконец-то! А то парни на тебя такую и не смотрят. Страшненькая ты у нас, вся в маму...
Я отстранил Женьку. Встал. Секунду смотрел в красную Серегину рожу - улыбка сбегала с нее на глазах, как бы ни был он пьян, но все же что-то почувствовал - и, наконец, с размаху врезал ему в челюсть. Он икнул, шатнулся, схватился за дверной косяк, но не упал, и тогда я ударил его еще раз. И еще.
За Ленку.
За Женьку.
И за себя, за свою дурацкую, никому не нужную любовь, за вечный страх, за гаденькие анекдоты, над которыми такие сереги ржут, как жеребцы при виде мешка овса, за Елисея, к которому я так и не решился подойти...
В очередной раз я ударил его под дых, он согнулся, осел на пол, вытянул шею и закашлялся.
- Пошли отсюда, - сказал я Женьке. - Пошли в комнату. Тебе спать давно пора. Оставайся тут, постелим... ма, постели ей на тахте?
- Сына, я тебе там постелила, а Жене... ой, - Серега блеванул как раз маме под ноги. Я подхватил его под мышки и выволок на лестничную площадку.
- Сынок, - мама растерянно уставилась на меня.
- Этот урод бьет Ленку, а ты - сынок, сынок... - зло передразнил я. - Тебе лишь бы замуж ее спихнуть было!
- Но все же так живут, - беспомощно сказала мама.
Я впервые задумался о том, как же сложилась ее собственная жизнь. Нам, детям, всегда казалось, что у них с папой все нормально. Обычная благополучная семья. Иногда они ругались, иногда отец напивался, но в целом - ничего особенного. Тихое скучное мещанское бытие, многими принимаемое за счастье... Действительно ли оно было тихим? И почему у мамы иногда по утрам бывали красные глаза, будто она плакала?
- Не все, мама, - сказал я.
* * *
Утром я собрался уезжать.
Женька заявила, что поедет со мной в Москву. Я боялся, что Ленка встанет на дыбы - она может иногда, но она мелко, как паралитик, закивала головой и поспешно заговорила - сбивчиво и невразумительно - что ребенку надо увидеть столичную жизнь, и поступить в столичный вуз, и все у нее наладится, и у нее, у Ленки, тоже будет налаживаться, если не бояться за дочь... Папа с мамой, конечно, не одобрили.
- Может, с тобой пойти? - спросил я. - А то твой папа...
Женька скривилась и выдала нечто такое, чего я не от всякого мужчины слышал. Даже от грузчика или сапожника.
- Сама его прирежу, козла! - воинственно сказала она.
Я уложил сумку. Душа у меня все-таки была не на месте. Если Серега избивал Ленку и дочь столько лет, то сейчас он может вообще такого наворотить, думал я. Под конец я не выдержал и позвонил Ленке.
- Да нет, он на работе, - сказала она. - Ничего страшного. А потом я к папе с мамой уйду, пусть остается один.
В голове было пусто. Я приехал сюда, в город своего детства... зачем? Повидаться с родными? Увидеть друзей? Узнать, как у них дела?
Повидался?
Пройдет еще двадцать лет, и мама все так же будет гарцевать на кухне, готовя одни и те же блюда, а отец будет все так же спаивать гостей, потчуя их одними и теми же бородатыми шутками. И одни и те же сплетни будут составлять тему для любой беседы изо дня в день.
И я все так же не решусь подойти к тому, кто, может быть, ждал меня все эти двадцать лет...
Потому что подойти - и понять, что никто никого не ждал, а Елисей такой же провинциальный гомофоб-резонер, как отец и Серега, было бы куда хуже.
Я вышел на улицу. Моросил дождь, но на площадке, давно уже почти развалившейся, гоняла мяч дворовая детвора. Их куртки, из карманов которых торчали яблофоны и планшеты, были развешаны по забору площадки, как яркие диковинные птицы. В кои-то веки детям надоело играть в Майнкрафт и Каунтер Страйк, и они вытащили на свет Божий отцовский мяч - так что же, какой-то дождик им помешает? Еще чего - из-за такой мелочи откладывать игру!
Шум их возни. И знакомое "скрип, скрип"...
Всегда ненавидел этот звук - унылый и жалобный.
Елисей сидел на качелях, чуть сгорбившись, и курил.
Я остановился и хотел что-то сказать, но горло мне опять перехватило. В груди разлился мятный холодок, ноги стали как ватные. Только сейчас я понял, что испытываю самый обыкновенный страх - но легче мне от этого понимания ничуть не стало.
И тогда Елисей сам встал с качелей и шагнул ко мне. Я по-прежнему молчал, пока он шел.
Он застенчиво, как в детстве, улыбнулся - я заметил, что ямочки на щеках остались прежними. И ресницы. Только вместо неизменной светлой курточки на нем была синяя водолазка, и она чертовски шла к его серым глазам.
Я протянул ему руку.
Мне столько нужно было ему сказать!..
