Все еще жива.

Хотя ничего и не вижу.

И тут я вспоминаю про мобильник. Кое-как извернувшись, вытаскиваю его из кармана – связи здесь нет, но я никуда звонить не собираюсь. Все что мне нужно – это свет. Я включаю телефон и встроенный фонарик. Все вокруг озаряется белым сиянием. То что я вижу, выглядит… неприятно. Я лежу на спине в яме, вокруг кости и хлопья пыли. Перевернувшись, я встаю на колени, опираюсь на руки и пытаюсь дышать реже, чтобы не наглотаться всей этой гадости и гнили. Я провалилась неглубоко, фута на четыре. Я могу дотянуться до верха, уцепиться за прочный край, но кости под ногами крошатся или врезаются острыми краями. При каждом движении в воздух поднимаются облака чего-то, что я стараюсь не вдыхать, и даже думать об этом не хочу.

– Кэссиди! – зовет Джейкоб звенящим от ужаса голосом.

– Со мной все хорошо! – откликаюсь я бодро.

– А со мной вот не очень!

Я снова озираюсь. С трех сторон ничего кроме темноты, а слева – стена из черепов и берцовых костей. Прижавшись к ней глазом, я вижу в щель Джейкоба, освещенного алым светом. Он удерживает Тома, прижимая его к себе обеими руками.

Тома извивается, пытаясь освободиться. Воздух вокруг него дрожит и светится красным, и весь туннель дрожит и мерцает. Красный свет заливает пол, потолок и костяные стены.

Полтергейст злится.

Я тянусь, пытаясь выбраться из-за ямы, но ни за что не могу ухватиться. Края оползают, на руках остается грязь, пыль и что-то маслянистое. Я слышу шаги и с тревогой понимаю, что скоро мы будем здесь не одни.

– Кэсс! – задыхаясь, зовет Джейкоб.

– Держись! – кричу я, а сама оглядываюсь, пытаясь найти выход из положения. Пробую засунуть ногу в щель между черепами, но ничего не выходит. Наверх мне не забраться, это точно.

Земля под ногами начинает вибрировать – это Тома проявляет свое недовольство. Стена слева от меня тоже дрожит и шевелится.

У папы есть любимая поговорка: «Лучший выход – идти напролом».

Я с силой толкаю стену плечом и чувствую, как она шатается. Толкаю еще раз и с трудом удерживаюсь на ногах: стена раскачивается, кренится, начинает рассыпаться.

И падает.

Раздается оглушительный грохот: сотни сухих костей разбиваются о глину и камни. Я, кашляя, вываливаюсь в туннель в клубах праха. Спотыкаясь, бреду по колено в россыпи костей, пытаясь выбраться на свободное место.

Джейкоб смотрит на меня во все глаза. Он молчит, но и без слов все понятно.

Скорее!

Его волосы взъерошены, глаза горят, а мальчишка бьется у него в руках, кричит и пытается вырваться.

Но Джейкоб крепко его держит.

Я, вся в пыли, бросаюсь к ним, сжимая в руке зеркало на цепочке, а со всех сторон, грозя обрушиться, шатаются костяные стены. Но у Тома по-прежнему красные глаза. Фотографии разлетелись по полу.

У меня обрывается сердце – я все перепробовала, а Тома так и не нашел дорогу к себе. Так и не вспомнил.

Я не знаю, что делать.

В результате выход из положения нахожу не я, а Джейкоб.

Он крепче обнимает «брата» и произносит:

– C’est fini.

И я вспоминаю, как мы сидели на полу в гостиничном номере, и будто снова слышу, как Адель рассказывает, что случилось с братьями той далекой ночью.

Ришар стал кричать: Thomas, c’est fini! – «все кончилось!» – но услышал только эхо своего голоса.

Красный свет в глазах Тома начинает мигать.

Туннель содрогается, я с трудом удерживаюсь на ногах. Кости вокруг крошатся.

– Non, – шепчет Тома, но голос у него уже не сердитый, а печальный и растерянный.

– C’est fini, Тома, – повторяет Джейкоб, и, хотите верьте, хотите нет, я вижу, как по его покрытым пылью щекам катятся слезы.

– C’est fini, – шепчет Тома в ответ, и красный свет, мигнув несколько раз, гаснет.

Наконец-то он перестает вырываться.

И туннель перестает дрожать.

Царство мертвых затихает и успокаивается.

Тома замечает меня, смотрит круглыми от испуга карими глазами. Джейкоб опускает голову мальчику на плечо и зажмуривается. Я достаю зеркало.

– Смотри и слушай, – ласково говорю я.

Его тело в руках у Джейкоба начинает расплываться.

– Узри и узнай.

Тома смотрит в зеркало, на его грязные щеки скатываются слезинки.

– Вот что ты такое.

Тома становится полупрозрачным – больше не плоть и кровь, а туман и паутина. Я протягиваю руку, нащупываю в его груди нить. Я сжимаю ее, тоненькую и такую короткую… Жизнь не должна обрываться так рано… Нить легко вынимается и растворяется у меня в пальцах, исчезает, как и сам Тома Ален Лоран.

Только что был, и вот его уже нет.

Полтергейст, потом призрак, а потом пустота.

Джейкоб роняет руки, в которых ничего больше нет. Обессиленно прислоняется к стене, не обращая внимания на то, что она сложена из черепов.

– Джейкоб! – окликаю я, встревоженная его молчанием.

Он трет глаза, потом срывает с головы шапку и отшвыривает в сторону.

– Тьфу! – говорит он с отвращением, стягивая куртку. – Вот гадость!

Я прислоняюсь к стене рядом с ним, и некоторое время мы просто сидим рядом – на корточках, среди костей, в темноте. У меня кружится голова, в горле першит от пыли. Мы оба знаем, что пора уходить, но что-то удерживает нас здесь.

– У нас получилось, – говорит Джейкоб.

– У нас получилось, – повторяю я и кладу голову ему на плечо.

И тут катакомбы начинают шептать.

Мы обмениваемся взглядами.

Тома больше нет, но в этом месте еще много кто остался.

– Давай-ка выбираться отсюда, – и я нащупываю Вуаль.

Поначалу она сопротивляется, но Джейкоб берет меня за руку, и вместе мы прорываемся. Ледяной холод в легких, и мир возвращается, неожиданно ослепительно яркий. Спустя секунду рядом появляется Джейкоб, в привычном полупрозрачном виде. Я пытаюсь сориентироваться и понять, далеко ли мы забрели. К счастью, я почти сразу слышу голоса родителей – громкие и совсем рядом. Ура! Свернув за угол, едва не сталкиваюсь с ними.

– Вот ты где, – сердито говорит папа. – Кажется, мы предупреждали, чтобы ты от нас не отходила.

– Извини, – я прибавляю шаг, чтобы не отставать. – Я просто старалась не попасть в кадр.

Мама обнимает меня за плечи, оглядывается и окидывает катакомбы прощальным взглядом.

– Надеюсь, на этом можно поставить точку, – говорит она.

И я с ней полностью согласна.

Мы поднимаемся молча. Оказавшись на улице, мама вдруг оглядывает мою одежду.

– Кэссиди Блейк, – строго спрашивает она. – Где, скажи на милость, ты ухитрилась так испачкаться?