Папа хочет возразить, но мама берет его под локоть, подхватывает клетку с Мраком, и мы направляемся к креслам, где нам предложено ждать.

– Нет, он был не такой толстый, – говорит Джейкоб, свесившись с подлокотника дивана.

Я сижу по-турецки на мраморном полу вестибюля с листком бумаги и одним из маминых обгрызенных карандашей. Я уже составила список того, что мы знаем о полтергейсте, приписав «катакомбы», под словами «маленький», «кудрявый» и по настоянию Джейкоба – «мерзопакостный». Сейчас я пробую его нарисовать, а Джейкоб, заглядывая через плечо, делает замечания – иногда полезные, но чаще просто выводящие меня из терпения.

Папа читает, а мама с отсутствующим видом негромко постукивает ногтями по обложке блокнота: щелк-щелк-щелк. Мы все еще ждем. Другие гости исчезают по одному по двое по мере того, как их переселяют в другие номера. Но мы, похоже, будем в этом списке последними.

Я заставляю себя сосредоточиться на рисунке.

– Нет, его голова больше была похожа на… – Джейкоб как будто сжимает в руках баскетбольный мяч. Или футбольный? Кособокий футбольный мяч?

– Я тебя не понимаю, – хмыкаю я и стираю первый набросок. Попытаюсь вспомнить одежду призрака. Как жаль, что я не могу сунуть карандаш Джейкобу. Пусть бы он мучился. Но увы, только один из нас реален настолько, чтобы удержать его в руке, так что продолжаю двигать ластиком по тонкой бумаге.

– Вот если бы у тебя была какая-нибудь штука, помогающая запечатлевать людей… Постой, как же это называется? – размышляет Джейкоб. – Ах да, ФОТОАППАРАТ!

Я смотрю на него во все глаза. Моя камера может делать снимки за Вуалью, но в последний раз, когда я проверяла, оказалось, что призраки выходят не очень четко. Да и вообще, здесь у меня нет под рукой ни лаборатории, ни времени на проявку и печать. Так что, боюсь, я вряд ли успела бы сделать фотографию зловещего мальчишки, чтобы ходить с ней и расспрашивать людей, кем он был до того, как начал меня преследовать.

Джейкоб обиженно надувается.

– Ну, если ты так ставишь вопрос…

После происшествия с зеркалом он вообще не в настроении.

– Да я ничего, – бормочу я. Мне приходится прикладывать немалые усилия, чтобы не начать снова приставать к Джейкобу с расспросами о его прошлом. Но он слышит мои мысли, сердито хмыкает и демонстративно отворачивается.

Повозившись с рисунком, я добиваюсь относительного сходства с полтергейстом. Мальчик в высоких черных носках и широких штанах до колена, а сверху то ли рубашка, то ли курточка с широким отложным воротником.

Вокруг круглого лица вьются темные волосы, но чего-то в рисунке не хватает.

Я достаю красную ручку и подрисовываю вокруг глаз красные кружки.

Ну вот.

Фотографирую портрет и отправляю его Ларе. Ответ приходит моментально.

Лара: В американских школах учат рисовать?

Я: Нет.

Лара: Оно и видно.

Джейкоб хихикает. Мне хочется ответить колкостью, но я сдерживаюсь – только потому, что вижу: Лара продолжает печатать.

Лара: Судя по одежде, он может быть из начала XX века.

Лара: Ты уже выяснила, как его зовут?

Я: Пока нет.

Щелк-щелк-щелк.

Я смотрю на маму, на блокнот у нее под рукой, и выпрямляюсь.

– Можно я посмотрю? – и не дождавшись, пока мама кивнет, я выхватываю блокнот. Положив его на колени, начинаю листать страницу за страницей. Вот Тюильри, Эйфелева башня, Люксембургский сад…

Наконец, я нахожу, что искала: катакомбы.

Пропускаю общую информацию – здесь в основном про историю возникновения катакомб и про кладбища, с которых туда свозили кости.

– Что ты ищешь? – интересуется папа, у него прямо нюх на всякие расследования. Всегда ученый, всегда учитель: у него даже глаза загораются от предвкушения.

Я уже открываю рот, чтобы буркнуть ничего, но останавливаюсь.

Папа – это не просто папа. Он ведь еще и историк. Кого и расспросить, как не его.

– Когда мы были в катакомбах, – начинаю я, – ты сказал, что были люди, которые там заблудились и остались навсегда.

Папа кивает.

– Да, это не лучшее место для прогулок, – сурово говорит он. – Но глупцов никогда не останавливала опасность. Можно целую хронику составить о беспечных людях, которые думают: «Со мной ничего плохого случиться не может».

– Точно, – киваю я. – А их имена здесь есть?

Это выстрел наудачу, я ни в чем не уверена, но красный свет, озарявший это место, и странный холод, который исходил оттуда, заставляют меня думать, что место нашего мальчика именно там.

Не дыша, жду папиного ответа.

– В этом блокноте нет, – я почти успеваю пасть духом, но папа продолжает: – однако я уверен, что куда-то их записывал.

На свет появляется потертая записная книжка в кожаной обложке – папа вечно таскает такие в кармане. Никогда в жизни я еще так не радовалась, что папа педант и аккуратист.

– Мы с мамой проработали много сюжетов, – говорит он, листая книжку. – В программу, конечно, войдут далеко не все. А, вот и они. Среди них были двое туристов, совсем молодые, почти подростки, Валери и Мишель Жилле.

Облизнув большой палец, он переворачивает страницу.

– Пожилой американец, Джордж Клейн. Маленький мальчик по имени Томас…

– Маленький? Сколько ему было? – я жду ответа с бешено колотящимся сердцем.

Папа шевелит губами, что-то высчитывая в уме, потом отвечает.

– Лет семь.

Подходит. Это он. Я сразу понимаю это, просто знаю наверняка.

– Как ты говоришь, его звали? – снова спрашиваю я папу.

– Томá, – теперь папа произносит его имя на французский манер: – Тома Ален Лоран.

Я несколько раз повторяю имя про себя.

– А как это случилось?

Папа удивленно поднимает бровь.

– Ну, об этом известно немного. Он пропал в 1912 году, спустился в катакомбы с братом и не вернулся. А с чего вдруг такой интерес?

Я отвечаю не сразу.

– Сама не знаю. С тех пор, как мы побывали в катакомбах, я почему-то все время думаю о людях, которые оказались там поневоле.

– Рассуждаешь, прямо как твой папа, – одобрительно говорит мама. – Всегда стараешься найти ответ на свой вопрос.

Папа сияет, видимо, от радости, что воспитал исследователя. Даже несмотря на то, что ответы, которые я ищу, совершенно паранормальны. Я много взяла не только от него, но и от мамы.

– Месье Блейк, – окликает папу служащая за стойкой. – Ваш новый номер готов.