Карик утирал пот со лба, ремни ранца впивались в плечи, а на ноге появилась мозоль от новых скрипучих ботинок. Единственное, что поддерживало в восхождении на свой этаж, это желание сбросить проклятую обувь, закинуть подальше ранец и упасть на кровать. И лежать, лежать, лежать.
– Не надо на меня смотреть, – хмуро пробормотал Карик. Этого дядьку он никогда не видел и решил, что к отцу зашел очередной сосед – познакомиться, подсобить в обустройстве на новом месте.
– Ишь ты, – удивился дядька. – Неужели «Тараса Бульбу» не читал? Или его по литературе позже проходят?
Карик с кряхтением присел на еще не разобранный ящик с вещами и принялся расшнуровывать ботинки.
Начинается. Почему так? Каждый взрослый считает своим долгом завести разговор о школе. Да как ты учишься? А что вам задают? Почему в дневнике двойка? Хотя нет, насчет последнего – это вопрос родителей. Который не подразумевает внятного ответа, кроме как повесить голову и шмыгать носом. Нет, а что можно ответить? Будто он сам себе двойку влепил.
– Федор, – позвал дядька, – твой ведь всего на год моей Олеськи старше, правильно?
– Так точно, товарищ майор госбезопасности, – ответил отец, выглядывая из кухни с полотенцем на плече. – Но балбес еще тот. Вот думаю его на лето в наш лагерь «Дзержинец» отправить, сразу на три смены. И от города далеко, и воздух свежий, и солнце, и речка.
– Папа! – взмолился Карик. – Не хочу я ни в какой лагерь!
– Ну, извини, брат, – нахмурился отец, – тобой заниматься я тоже не могу. Сам понимаешь, Николай, – новое место службы, надо налаживать работу, ходить на дежурства, а тут – его кормить, думать постоянно – кому поручить, да чем занять.
– Ты его со мной отправь, – предложил дядя Коля, когда они сели за стол, уставленный сковородой с жареной яичницей, солеными огурцами и помидорами и целой тарелкой яблок, от которых пахло так, что у Карика рот наполнился слюной. Он нехотя ковырялся в давно осточертевшей яичнице и смотрел на краснобокие плоды, которые в Ленинграде пробовал только по большим праздникам, когда отец приносил домой паек.
– Давай, грызи, – дядя Коля хлопнул Карика по плечу и пододвинул к нему тарелку. – Дары Братска. Вот поедешь со мной, каждый день такие с дерева будешь срывать! Это юг, а не ваш Шпицберген.
– Не хочу вешать на тебя такую обузу, – сказал отец. Они чокнулись стаканами и выпили, захрустели огурцами. – Я с одним зашиваюсь, а тут на тебе двое будут висеть.
– Олеська у меня самостоятельная, хозяйственная, – улыбнулся Николай. – Вся в мать-покойницу пошла. И стирает, и готовит, и шьет. Каждое утро подворотничок у меня проверяет, представляешь? Нет, говорит, папа, с таким подворотничком ты на работу не пойдешь, сейчас я тебе его быстренько перешью. А я ей – мы сегодня целый день в тайге будем, там подворотничок через минуту черным станет от гнуса. Но куда там! Отпарывает, перешивает. Хозяйка!
Перспектива провести лето с двоюродной сестрой-чистюлей не обрадовала Карика, но побывать в настоящей тайге, увидеть новый город, и чего уж там – до отвала наесться яблок! Всяко лучше лагеря, где придется ложиться и вставать под звук горна, ходить строем и дергать сорняки на колхозных полях.
В Братск!Утром у подъезда ждала машина – сверкающая, изрыгающая клубы плотного белого пара. Карик даже пожалел, что приходится выезжать в такую рань, когда все спят и никто не видит, как он забирается по лесенке в просторную кабину, усаживается у окна и прижимается носом к стеклу, чтобы ничего не пропустить в поездке на вокзал.
– Все взяли, товарищ майор? – спросил водитель.
– Голова на плечах, а значит, можно ехать, – сказал дядя Коля и подмигнул Карику.
Автомобиль тронулся с места, пыхтя и взревая, как голодный ящер, докатил до надолбов, окружавших высотку, попетлял до дороги, где пришлось остановиться, пропуская грузовик такого размера, что их машина казалась крошечной по сравнению с десятиколесным великаном.
Затем они помчались по широченному проспекту Горького. Рядом двигались автобусы, катили троллейбусами, касаясь длинными усами проводов. Внутри сидели редкие пассажиры, читали газеты, книги, смотрели в окно, и Карику хотелось крикнуть им:
– Смотрите! Я еду в Братск!
Интересно, что сказали бы ребята, если б увидели его сейчас? Кириллка, оставшийся в далеком Ленинграде, где даже не наступило лето, и сковавший каналы лед только-только начал подтаивать, соседка-отличница Ирка, из-за которой Карик все же получил синяк под глаз, но почти и думать об этом забыл, и даже второгодник Иванов, который, на что очень надеялся Карик, опять провалит переэкзаменовку и превратится в третьегодника Иванова?
– Подъезжаем к Садовому кольцу, – сказал водитель, – гляди, малец, такого ты, наверное, еще не видел.
Карик хотел сказать, что видел всю Москву с высоты, когда летели с отцом на воздухолете, и он прекрасно помнил окружавшее город широкое кольцо с отходящими лучами, но тут машина въехала на эстакаду, которая полого уходила в самое небо, и Карик так и замер с открытым ртом. Смотреть с высоты – одно, а видеть вблизи – другое.
Сначала ему показалось, будто они взлетели над городом, оставляя внизу дома, проспекты, парки, но, на самом деле, эстакада поднималась столь круто, что машина взревела, в двигателе зашипело, заклекотала, ее ход замедлился, и она теперь ползла медленно-медленно. Рядом двигался автобус с надписью «Садовое кольцо – Домодедово», и Карик видел, как к стеклу прижался похожий на него мальчишка – такой же светловолосый, бледнокожий, прижался так сильно, аж нос расплющился, превратившись в потешный пятачок. Их взгляды встретились, и незнакомый мальчишка помахал рукой. Карик хотел махнуть в ответ, но машина вновь набрала скорость и оставила далеко позади вереницу рейсовых автобусов, взбиравшихся на верхний ярус кольца.
Иван Антипович…Приключения на вокзале не прошли даром[1]. Отец теперь крепко держал его за руку до самого поезда, самолично завел в вагон и указал на полку:
– Ложись и не двигайся.
– Я хочу на верхнюю, – выдавил Карик, чувствуя себя виноватым и не в праве, что-то просить у отца.
– Ты оттуда свалишься и разобьешь нос.
– Не свалюсь, не разобью, – канючил Карик. – Ну, папа, ну, разреши…
– Пускай там пока лежит, – сказал дядя Коля, входя в купе.
– Николай, ты не понимаешь… – начал отец.
В конце концов, дядя Коля сказал, что все прекрасно понимает, у самого такая савраска без узды, и, вообще, надо из Карика растить настоящего мужчину, а не кисейную барышню, и лишняя шишка на лбу только воспитывает
