В постели думала, почему Плуготаренко не даёт о себе знать. Не показывает себя, солнечного, в дверях. Или хотя бы напротив здания почты. Сегодня 29-е. Через два дня Новый год. В темноте Наталье казалось, что она сейчас видит далёкую закулисную возню в доме на Лермонтова. В квартире на первом этаже, Где инвалид наверняка рвётся на сцену, рвётся играть, а мамаша его не пускает, оттаскивает, задергивает занавес.

     Неожиданно вспомнила вчерашнего Круглова. Его шкодливый взгляд на своей заголившейся ноге. Оказывается, не только Готлиф и Плуготаренко любят много мяса. Есть и другие любители смачных женских филейных частей. Неужели изменяет Татьяне? Такой серьёзный и целеустремлённый? Нет всё же, наверное. Хотя кто знает – любимец всего белого женского персонала своего хирургического отделения, где опять начал работать.

     Всё так же было стыдно. Опять видела свои подлые и беззащитные телеса, поспешно запахиваемые халатом. Выставилась. Показала мужику. Стыдобища на всю деревню, сказала бы незабвенная мама.

     Потом мысли потекли о Мише. О далёком несчастном Мише.

     Легко, привычно плакала. Слезилась. Вытиралась платком.

<p>

<a name="TOC_id20258250" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>

<a name="TOC_id20258252"></a>2

     На большом бруске Юрий Плуготаренко точил длинный кухонный нож. Долго, старательно. Как лезвие пиратской сабли выводил.

     – Да хватит! Хватит!

     Вера Николаевна вырвала нож, сполоснула под краном, начала крошить капусту, отодвинув старательного с бруском в сторону.

     Старательный не обиделся. Отъехал к тумбочке, склонился. Брусок положил на нижнюю полку. Где и было ему место.

     Что тебе лезгинка, на стене висел целый набор ножей.

     – Может, ещё поточить?

     – Да не надо, не надо! – непонятно на что злилась Вера Николаевна.

     Ну что ж. Из кухни Старательный поехал в комнату.

     Когда мать ушла, уверенно, споро работал. Хватал заготовки, на шаблоне загибал картон, длинными цепкими пальцами давяще разглаживал сгибы, собирал целиком коробку и откидывал в сторону. Снова загибал, цепко разглаживал, собирал и откидывал. Потом любовно мазал торцы коробок клеем.

     Ближе к обеду зазвонил телефон. Плуготаренко бросился, думая, что Наталья. Но оказался почему-то Уставщиков. Никогда не звонил. И звонил сейчас как с того света, еле слышимый:

     – Юрий Иванович, сердечно вас поздравляем. Вы удостоены почётного диплома на фотовыставке в Москве. Слышите? Всё пришло к нам в редакцию: и диплом, и три буклета, и памятный знак. Ждем вас в три часа в редакции. Слышите! Юрий Иванович! Что же вы молчите?

     – Слышу, Герман Иванович. Неожиданно как-то всё. Спасибо. Конечно, приеду.

     – Большой привет Вере Николаевне! – всё радовался Уставщиков. – Ждём вас вместе! Мать и сына! – точно плакал уже Уставщиков. Будто пьяный.

     Плуготаренко положил трубку. Странное было ощущение. Неожиданное известие почему-то не обрадовало. Словно перебило что-то более важное. И что теперь делать? Подпрыгивать до потолка? Потрясать руками как чемпиону? Взявшему рекордный вес.

     Пришла на обед мать. За столом молчали. Плуг загребал ложкой. Уже не изображал никого. Ни старательного, ни внимательного. Ничего не говорил о редакции, об Уставщикове.

<p>

<a name="TOC_id20258309" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>

<a name="TOC_id20258311"></a>3

     В просторной комнате разгуливали все сотрудники редакции. Во главе с самим Уставщиковым. Почти все курили. Уже можно было вешать топор. Три женщины хлопотали вокруг стола, застланного красивой скатертью. На столе – несколько тёмных и прозрачных бутылок и два ровных ряда тарелочек с закусками. Женщины их всячески переставляли. Чтобы было красиво.

     Потом все сотрудники столпились вокруг инвалида в коляске, склонившегося над буклетом.

     Плуготаренко смотрел на свои фотографии – как на чужие фотографии. Снятые не им, Плуготаренко. Были ли причиной тому сам буклет с густым фотоколлажем на обложке, бумага ли буклета, отличная, лощёная, другие ли яркие, неожиданные снимки лауреатов и дипломантов – он понять не мог. Но эти две фотографии, помещённые на одной странице – были словно не его.

     На первом снимке на фоне современного бетонного дома шла по тротуару совершенно фантастическая женщина. Женщина из 19-го века. С цветами на шляпе и на подоле платья была похожа на идущую богатую цветочную клумбу. Вокруг дамы, оберегая всё её богатство, бежало с десяток собачонок разных пород. Во главе с замухрышкой кобельком с волосатенькой мордочкой, похожей на репей. Снимок назывался – «Преданное сопровождение».

     На втором снимке стоял мальчишка лет четырёх. Этаким приземистым ухватиком. В шапке, во взрослой зимней душегрейке, но почему-то в бумажных, явно не по сезону, колготках. Из которых, как белый червячок, пробился наружу детский писюн. «Я пришёл с мороза домой», назывался снимок

     Точно впервые увидев этого мальца, все опять хохотали, похлопывали инвалида. Фотограф Жулев, верный себе, ходил с большими, не узнающими никого глазами. И прежде всего Плуготаренку с его снимками.

     Под дружный аплодисмент Уставщиков вручил дипломанту второй буклет (третий останется в редакции), сам диплом и знак выставки, смахивающий на африканский орден, который из-за размера возможно было поместить разве что на пузо.

     Когда все расселись за столом, Уставщиков поднялся с бокалом. В поздравительной речи его мелькало «большой талант», «почтим за честь», «всегда пошлём на выставки», «только работайте, Юрий Иванович, только работайте! Мы всегда с вами!» Теперь уже все полезли бить в бокал инвалида, сидящего к торцу стола боком, как бы сбоку припёка.

     А потом про него забыли. Пошли свои разговоры у сотрудников. С табаком, с вином, с хохотом. Только Уставщиков не забывал про дипломанта. Всё время обращался к нему, спрашивал. Но больше почему-то о Вере Николаевне. Почему она не пришла сегодня сюда, как её здоровье и где сейчас она работает. Это казалось Плугу странным. (Откуда вообще он её знает?)

     Ещё одна сотрудница, полная, уже в годах, тоже подходила к Плуготаренке. То куриную ножку принесёт, то винегрету добавит. Словно бы говоря каждый раз: «Ешь, сына, ешь. Не слушай их, дураков». И Плуготаренко ел. Старался не смотреть на Вальку Жулева, А тот сидел один перед бутылкой водки полностью убитым. Эх, Плуг. А ещё одноклассник, друг…

     Расходились, когда на улице было уже темно. Под фонарём перед редакцией прощались с инвалидом, жали ему руку. Уставщиков упорно передавал приветы Вере Николаевне. По двое, по трое уходили в темноту, продолжая разговаривать и смеяться, как люди в меру выпившие и хорошо посидевшие за столом. Из всех – один Жулев надрался.

     – Врёшь, Плуг, не уйдёшь! Погоди! Пойдём вместе! – приставал он к инвалиду.

     Потащился рядом, что-то бормотал, чуть не падал на коляску. Плуготаренко одной рукой его удерживал, другой работал с рычагом. Картина со стороны была интересной – колясочник-инвалид ведёт, держит длинной рукой пьяного, не даёт ему упасть. Плуг знал, что Валька живет на Льва Толстого рядом с