Несколько смущались друг друга. Точно долго не виделись. За большим столом пили спасительный чай. С выпечками от тёти Гали, которые та, конечно же, натолкала в сумку Вере Николаевне. Для Юричика.

     Вера Николаевна украдкой поглядывала на сына. По лицу его, по глазам пыталась определить: случилось это или нет? Однако сын опять был другой. Он смеялся по-новому – с пустыми остановившимися глазами. Хихикал от воспоминаний. Покручивал головой. Дескать, надо же. Или вдруг, взглянув на неё, начинал прямо-таки пыжиться от смеха. Как это делает мальчишка. Который готов лопнуть, обсикаться, но не выдать тайны.

     – Ты что, не проспался, что ли? После вчерашнего?

     – Я счастлив, мама, – сказал он просто и тронул её руку. – Думаю, теперь у меня всё будет по-другому. Другая жизнь у меня теперь начнётся, мама.

     Он скинул на диван пиджак и поехал к себе, на ходу сдёргивая с рукавов отцовские резинки и бросая их за собой.

     Ну что ж, всё это было предсказуемо, разом превратилась в философа Вера Николаевна. Как переломы от падений в гололёд. Как милицейская жатва алкашей по городу по пятницам для вытрезвителя.

     Однако душу защемило нестерпимо: неужели приведёт сюда? Ведь три комнаты! А там-то – живёт христаради. У подруги. Даже не у подруги, а в квартире её мужа… Господи!

     Как за спасением повернулась к самой последней фотографии мужа на стене, которую увеличил и повесил сын. Где Иван стоял после первомайского парада. В парадном кителе, фуражке, в своём чертовском галифе.

     – Что делать, Иван?

     Офицер улыбался, смотрел на живую жену, но ответа не давал.

     Трёхкомнатную квартиру на первом этаже получили всего за полгода до его гибели. После расселения Голубятни на Комсомольской в 71-ом году. Как и Зиминым, им полагалась двухкомнатная. И на нормальном, втором, третьем или четвёртом там этаже. Но неожиданно всплыла вот эта квартира, на первом, трёхкомнатная, и Офицер сразу загорелся, не стал слушать жену, добился какой-то справки в военкомате и въехал сюда. В трёхкомнатную на первом этаже. Словно тогда уже знал, что сын станет калекой.

     За полгода обставил квартиру неплохой крепкой мебелью. Вот этот большой обеденный стол, шкаф на полстены для книг, трельяж – всё это он успел купить сам. Да и две другие комнаты почти обставил.

     И теперь – что: разменять, раздербанить эту его квартиру? Оставшуюся памятью о нём? Полученную им с таким трудом? После стольких лет мытарств в коммуналке с семьёй?

     Вера Николаевна дико смотрела в телевизор, где вокруг вчерашней ночной городской ёлки веселились, прыгали мужчины и женщины, где по низу экрана аккомпанементом им быстро ползла «бегущая строка»: «Комплексный приём у гинеколога. 4000 рублей. УЗИ в подарок. Телефон».

     Схватила пульт, выключила всё.

     Опять смотрела на мужа.

     Вспомнилось вдруг, как он тащил с грузчиками от машины громоздкий тяжеленный книжный шкаф. Как уже в подъезде зацепился за что-то и распорол своё галифе. Но ношу не бросил и дальше кажилился – с растерзанной штаниной и белой, до боли тощей ногой в коротком сапожке. Елозящим и елозящим для опоры по ступеньке… У Веры Николаевны навернулись слёзы. Бедный Иван.

<p>

<a name="TOC_id20258856" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>

<a name="TOC_id20258858"></a>2

     Проков после встречи Нового года лежал на диване в лёжку. И не от похмелья, нет – опять с пустой головой. Голова ощущалась пустой комнатой. Через которую изредка вроде бы что-то протягивало, продувало.

     В тёплом туалете в конце коридора Валентина убирала, чистила всё, гремела ведром. Слышался её сердитый голос:

     – Опять вонючие бумажки свои везде накидали! Что сын, что отец!

     Кричала по коридору виновникам:

     – Для чего я ведро вам ставлю? А? Слышите или нет? Грязнули? – Добавила ещё одно слово. Не очень приличное.

     Женька и Пальма ходили тихо. Конфет на ёлке больше не было. Обдёргали все, вчера. Проков колупал сальную обивку.

     Валентина вернулась в комнату. В длинном прорезиненном фартуке и резиновых перчатках по локоть – натуральный дезактиваторщик, работающий на местности. Поражённой химической или атомной атакой.

     Начала сбрасывать в таз с водой грязную вчерашнюю посуду со стола. Проков пробубнил, что сегодня 1-ое января, праздник. И не следует затевать генеральную.

     – Да что вы говорите! – тут же подбежала жена. – Мешаем размышлять вам о вчерашнем? Что вы делали вчера?

     Женька и Пальма деликатно пошли из комнаты.

     – Куда?!

     Женька и Пальма так же деликатно вернулись и присели на диван. Рядом с Проковым. Готовые разделить с ним и свою, и его вину.

     Спас всех троих зазвонивший телефон.

     Хмуро воительница сняла трубку: да! Но голос сразу сделался медовым – Юра Плуг прямо-таки свет в окошке. Через слово пошло опять – Юра! Юра! Принимала поздравления инвалида. Сама пела: с Новым годом, Юра, с новым счастьем тебя! При ответных словах рот её раскрывался и отвисал сладкой улитой. Никак не брезгливой. И снова: Юра! Юра!

     Наконец сказала мужу. Уже через губу. Брезгливо отвешенную:

     – На. Нормальный человек звонит…

     После разговора с Плуготаренкой, после поздравлений опять лежал, отвернувшись к спинке дивана. Выслушивал про своё вчерашнее, про своё ночное. Выслушивал один – Женька и Пальма под шумок слиняли. Только над его пустой головой зудели злые пчёлы.

     Оказалось, ему, пьяному, совать протезом за столом и всех поучать уже мало. Когда соседи Панфиловы начали шмалять ракетами и рвать петарды, он выскочил в одной рубашке во двор и кричал им через забор, что они душманы, жлобы, жулики и что он выведет их на чистую воду. Слышите, гады! С палкой он гонялся за их котом и пытался его убить. Он был просто опасен! Жена, сын и собака повисли на нём, еле успокоили, увели в дом. А Панфиловы так и остались висеть на заборе с раскрытыми ртами. Это – как? Как теперь будешь с ними разговаривать? В какую сторону смотреть?

     Валентина продолжала зло убирать со стола. Как? С какими шарами? Ведь ты даже сына, родного сына весь вечер пугал своей ручищей. Собаку, глупую преданную собаку. Да так, что та, бедная, уползла от тебя под ёлку.

     – А – ты! – вдруг слезливо выкрикнул Проков и даже взнялся на локоть. – А ты со своим Лёшей! Перед самым Новым годам! Это – как? Ответь! – заклёкнулся голосок униженного петушка.

     Да это ж с больной головы на здоровую!

     – А ты? А ты сам? Забыл, как к Дашке Громышевой под подол лез? Своей ручищей? Забыл?

     – Да кто бы говорил! Кто-о?! Расскажи лучше свой матерщинный анекдот. Расскажи! А мы послушаем да посмеёмся. Ха! Ха! Ха!

     И понеслась классическая злая семейная перебранка. Свара. И визгливая, и басистая. Где правых нет, есть только виноватые.

     Из дальней комнаты деликатные Женька и Пальма вслушивались. Мужской и женский голоски словно сталкивались