Лазарев инстинктивно сделал шаг назад.

– Давай к нам! – закричал Гинзберг. – Совсем заждались! Как ты там вообще, где был?

Лазарев смутился, зачем-то отвернулся, потом сделал несколько шагов вперёд и подошёл ближе к берегу.

– Я исследовал планету, – сказал он. – А вы? Что вы здесь делаете?

– Живём, – пожал плечами Нойгард. – Ты бы снял скафандр, командир. Жарко. Тут такой воздух!

Он сладко потянул ноздрями и прикрыл глаза.

– Я такого леса с детства не видел, – сказал Крамаренко. – А там дальше огромное поле, и луг, и большой деревянный дом. Мы там и живём. Приходи! Мы дома.

– Мы дома, – кивнул Нойгард.

– Мы дома, – повторил Гинзберг. – Иди к нам. Сними шлем, брось эту звезду. Она ни к чему. Эту речку можно вброд перейти…

– Давай к нам, – сказал Нойгард. – Наконец-то.

Лазарев сделал шаг вперёд, в густую осоку, растущую из реки. Ботинок погрузился в вязкий ил. Он пошёл дальше, и ботинки вязли всё глубже и глубже, и ещё через несколько шагов он оказался по колено в воде.

– Не бойся, – рассмеялся Гинзберг. – Мы тоже сначала боялись. Не утонешь. Тут максимум по пояс воды. А скафандр бы снял, неудобно.

– И звезду, – сказал Нойгард, и его голос вдруг стал серьёзнее. – Звезду оставь. С ней сюда не пустят.

– Почему? – спросил Лазарев.

Нойгард опять пожал плечами.

– Не пустят, – растерянно повторил он.

– Я не могу оставить её, – сказал Лазарев и сильнее сжал звезду в руке.

Он продолжал идти. Это оказалось трудно. Ботинки тонули в глубоком иле, скафандр намок до пояса, он боялся упасть и выронить звезду. С каждым шагом идти становилось сложнее.

– Ты не попадёшь сюда со звездой, – сказал Гинзберг. – Оставь.

– Попаду, – неожиданно для себя ответил Лазарев.

Вода стала будто плотнее, ил ещё более вязким, и ветер задул сильнее, и в лесу перестали петь птицы.

Нойгард, Гинзберг и Крамаренко стояли на берегу и больше не улыбались.

Солнце потускнело, вокруг стало темнее, и Лазарев услышал, как завывает ветер, а в наушниках зашипело и затрещало.

Нельзя, нельзя выпускать звезду, думал он, пытаясь сделать ещё один шаг, но что-то не получалось, не пускало, вода стала чёрной и вязкой.

И опять мешал поломанный наколенник.

Он напрягся всем телом, сжал зубы, передвинул ногу вперёд, и вдруг потемнело в глазах, а в ушах протяжно зашумело. Сердце заколотилось сильнее, на лбу выступил пот, пересохло во рту, и ему показалось, будто мир вокруг закручивается в спираль и всё перед глазами смазывается цветастым калейдоскопом.

Он почувствовал, что теряет сознание.

Нет-нет-нет, нельзя-нельзя-нельзя, нет-нет-нет, он шептал это дрожащими губами, пытаясь сохранить равновесие, и вглядывался в тех троих, стоящих на том берегу, и не мог различить их лиц, кажется, у них вообще нет лиц.

Он поднял руку к груди и прижал звезду к сердцу, чтобы она не упала.

Лишь бы она не выскользнула.

По спине пробежал обжигающий холод, задрожали пальцы.

Трое на берегу замерли на месте, высохли и окаменели, и налетевший ветер развеял их в прах.

Синее небо треснуло пополам и разбилось на блестящие зеркальные осколки, обнажив жёлтые облака и красное закатное марево.

Трава, деревья и поле за рекой рассыпались в рыжую пыль и медный песок.

Лазарев стоял по пояс в чёрной жиже, и над ним нависало вечернее небо планеты с закатом трёх звёзд.

Он посмотрел на свои руки.

Его перчатка по-прежнему сжимала серебристую звезду.

Дыхание постепенно приходило в норму.

Он обернулся и увидел посадочный модуль, стоящий на небольшом круглом островке посреди чёрной морской глади.

В наушниках снова зашипели помехи, и он услышал знакомый голос:

– Командир, это «Аврора». Корабль подлетает к заданной точке. Вам следует стартовать через девять минут.