– А, вы заметили! – говорит старик. – Это старинное устройство для осуществления Перехода и для вызова ушедших в Заграничье.

– Мы знаем, – говорит Ника, – но как им пользовались раньше? Нам в школе говорили, для этого нужна магнитная свеча или еще какие-то приборы…

– Много они понимают, у вас в школе, – говорит старичок. – Можно обойтись и без свечи. Пять человек встают в вершинах звезды, соединяют руки. Они должны сосредоточить сознание на том месте, куда хотят попасть, или на человеке, которого хотят вызвать…

– Да, – говорит Марина, – а в центре зажечь магнитную свечу или включить тонератор.

Старик снова хихикает:

– Ничего вы не понимаете! Свеча, тонератор… есть другие методы, куда надежнее. Надо принести жертву. Пролить кровь в центре звезды, убить обреченного на заклание. Во время его Перехода открывается проход, и пятеро проводящих ритуал через него покидают нашу область либо притягивают сюда того, кого вызывают.

– Фу, – говорит Ника, – какая мерзость.

– Помолчи, девочка, – говорит хранитель, – помолчи. Я не зря не хотел вас пускать: дети ничего не понимают в таких вещах.

Лёва подходит к звезде и становится в вершине. Он подошел к самой бифуркационной точке – может, поэтому вдруг стали слышны новые звуки, чужие в этом подвале: свист вьюги, скрип снега, шум машин… а потом – истошный детский крик, крик, который ни с чем не спутать: это кричит Шура.

Шурка дергается, но рука незнакомца крепко держит за плечо.

– Пойдем, – говорит он, – тут совсем недалеко.

Он ведет ее за угол, вдоль незнакомой стороны забора, прочь от привычной дороги, ведет, придерживая за плечо, и тихо шепчет:

– Совсем недалеко, уже недолго осталось… Посылка, посылка от твоего брата, от Лёвы. Ты же любишь Лёву, правда? И от его друзей, да, от всех его друзей. Как их зовут? Гоша, Ника и Марина, правильно? Видишь, я все знаю о твоем брате, все знаю. И о нем, и о его друзьях.

Теперь Шурке по-настоящему страшно. Это не страх перед хулиганами из «пятнашки», не страх перед собаками – да она вообще не боится собак, так только, притворяется, – нет, это иной страх, он ядовитым цветком распускается в животе, раскидывает щупальца, леденит, пронизывает, сковывает движения. Если у страха есть запах, все окрестные собаки должны мчаться сейчас к Шурке наперегонки – и она была бы даже рада, если бы вдруг какой-нибудь большой страшный пес…

Но нет, это другой страх. От его запаха все живое замирает, собаки прячут морды в лапы, люди отворачиваются, вспоминают о срочных делах и быстрее спешат прочь.

Это такой страх, что Шурка не может произнести ни слова – только про себя повторяет: Лёва, Лёва, Лёва – будто Лёва может ее услышать там, где он сейчас, где бы он сейчас ни был.

Мужчина сворачивает в незнакомый двор, ведет Шурку к полуоткрытой дверце у подъезда. Там должны храниться метлы, лопаты и прочий дворницкий инструмент. Совсем маленькой Шурка хотела быть дворником, ей казалось, это так интересно – каждый день сметать снег в большие сугробы по краям дорожки. Стоило маме отвернуться, она бежала в дворницкую и тащила наружу огромную, в два раза выше нее, лопату. Это было давно, много лет назад, и сейчас Шурка едва об этом вспоминает, разве что на мгновение, когда мужчина открывает дверь и вталкивает ее в комнату, где нет никаких лопат, только черный чемоданчик на полу. Шурка слышит, как захлопывается за спиной дверь, потом щелкает выключатель, и в тусклом раскачивающемся свете голой лампочки она видит, как мужчина разматывает шарф, и постепенно, виток за витком, открывает лицо – багрово-бурую маску с черными провалами глаз, сетку переплетенных жил, пульсирующих кровью и гноем, кишащую мокрицами и червями.

И тогда Шурка кричит.

Лёва вздрагивает, будто его ударили. Молча он смотрит на Марину, словно надеясь: она поймет, что случилось.

Первым к нему подбегает старик хранитель.

– Не надо здесь стоять, молодой человек! – говорит он. – Это не игрушки, это музейный экспонат.

Хранитель кладет руку Лёве на плечо, но тут рядом появляется Марина и, улыбаясь, говорит:

– Простите, мы не поняли: как, вы сказали, нужно было стоять? В вершинах звезды, так?

Подбегают Майк, Ника и Гоша. Мгновение – и они уже заняли места вдоль полустертого круга, крепко взявшись за руки.

Лёва сцепляется пальцами с Мариной и Никой, хватается за них, словно его самого сейчас засосет в черную воронку Перехода, откуда раздается вой ветра и истошный Шуркин крик. А может, так и надо, может, нужно сосредоточиться, и тогда его перебросит через Границу, туда, где Орлок своими ножами убивает его маленькую сестру?

– Прекратите немедленно! – Старичок пытается разорвать круг. – Это что за безобразие?

– Да вы нам только объясните, – говорит Марина, – я не понимаю: как можно одновременно держаться за руки и совершать жертвоприношение?

– За руки надо взяться, когда уже откроется проход, – отвечает старичок, и тут Марина отпускает Лёвину кисть, и хранитель врывается в центр круга.

Шуркин крик взрывается в Лёвиной голове – истошный, леденящий, уже не человеческий, животный крик, в котором почти ничего не осталось от маленькой девочки, от Лёвиной любимой сестры, не крик, а всхлип, вой, визг. Сверлом ввинчивается в мозг, заливает кровью глаза, сотрясает дрожью тело – и сквозь него Лёва слышит тихий Маринин голос, уверенный и спокойный: Давай! – и это звучит как приказ. Медленно, как во сне, Лёва распахивает куртку, вытаскивает из-за пояса «Хирошингу», снимает его с предохранителя. Старик оборачивается на щелчок, и Лёва зажмуривается, чтобы не смотреть ему в глаза, нажимая на спуск.

Он стреляет снова и снова, гильзы со звоном падают на каменный пол, хранитель корчится в центре круга, кровь заливает бороздки полустертого рисунка. Хватит, – приказывает Марина, Лёва бросает пистолет и снова берет ее за руку.

– Туда мы можем не успеть, – говорит Марина. – Тащим Орлока к нам. Все вместе давайте.

Они крепко держатся за руки, залитый кровью старик бьется на полу между ними, дрожь пробегает по цепочке стиснутых рук, Шуркин крик обрывается где-то далеко – словно заткнули рот или захлопнули дверь, и Лёва с ужасом думает: нет, поздно, мы не успели, все кончено! – но тут что-то с грохотом валится за спиной, струя крови из центра круга взлетает, как вода в городском фонтане, каменный свод осыпается мелким крошевом, чудовищная сила размыкает руки, бросает на холодный вибрирующий пол каземата, и, подняв глаза, Лёва видит посреди комнаты Орлока Алурина – и этот Орлок в сотни раз страшнее рассказов Вадика.

Первый раз услышав Зов, Орлок забился щукой, пойманной на спиннинг, – его тащило медленно и неудержимо. Но на этот раз Зов был так силен, словно его тянула уже не леска, а трос, намотанный на электрическую лебедку, способную удержать загарпуненного кита. Китобойной силой