Спустя полчаса, я уже был на Казанском вокзале. Да, эта поездка получилась спонтанной, я ее совершенно не планировал. Мало того – еще утром я даже не представлял, как мне подступиться к этому делу. Подсказка пришла внезапно, и теперь я действовал по наитию, полагаясь на удачу и Слово. Электричка до Рязани шла часа три, с многочисленными остановками – так что у меня будет достаточно времени продумать в дороге план действий.
Заодно и воплощу на практике то, что так усердно вколачивает в меня Октябрь Владимирович. Сливаюсь с толпой на вокзале, в полупустом вагоне электрички сажусь у окна. Двое шумных детей лет пяти-семи, бегающие по вагону и их бабушка, пытающаяся утихомирить внуков, успешно перетягивают на себя все внимание окружающих. А я закрываю глаза и погружаюсь в память.
Во-первых, адрес Солженицына. Исследователи его творчества неоднократно упоминали, что жил он в в Рязани прямо напротив второй общеобразовательной школы, где преподавал физику и астрономию. Легкий прокол – и вот уже в голове всплывает точный адрес Александра Исаевича. Во-вторых, жена. Может ли она быть сейчас дома? Вряд ли. Разгар рабочего дня, нынешняя супруга Солженицына, кажется, работает химиком. Это потом, на волне успеха бывшего мужа она тоже станет литератором и будет даже принята в Союз писателей.
Выйдя из здания вокзала, покупаю в газетном киоске туристическую карту Рязани. Поколдовав над ней, нахожу нужную мне улицу. Добираюсь туда пешком, нахожу серый, типовой дом. Обычная бетонка – хрущеба, которые сейчас массово продолжают строить по всей стране. Спустя несколько минут поднимаюсь на третий этаж и останавливаюсь перед обитой дерматином дверью с цифрой 10. Сердце бешено бьется, когда я тянусь к звонку. Стоит его жене оказаться сейчас дома, и придется уехать в Москву, не солоно хлебавши. Но удача сегодня явно на моей стороне – за дверью тишина.
А вот теперь самое трудное – повторить недавний урок специалиста по вскрытию незнакомой двери. Для успокоения собственных нервов будем считать, что это просто самостоятельная работа по закреплению пройденного материала. Замки сейчас у всех незамысловатые и такие же типовые, как квартиры – воровать там все равно особенно нечего. А сами люди к тому же еще страшно беспечные и доверчивые – многие жильцы новостроек даже не считают нужным поменять замки после получения квартиры, так и продолжают пользоваться ключами, выданными в ЖЭКе при заселении. Единственное, что страшно меня напрягает – цейтнот, в любой момент кто-то выйдет из соседней квартиры, и алес. Просто придется уйти.
За те минуты, что ушли на вскрытие двери, с меня сто потов сошло. Это только на занятии все было просто, а когда до дела доходит… Чувствую себя Жоржем Милославским. Наконец, замок тихо щелкает, и я выдыхаю. Обернув руку носовым платком, берусь за ручку двери и захожу в квартиру будущего Нобелевского лауреата.
Обычная, стандартная двушка. Обстановка очень скромная. Одна комната – гостиная. Вторая – кабинет. Вот он-то мне и нужен. На столах и в шкафах – просто огромное количество бумаг. Такой архив точно за один раз не вынесешь. Значит, нужно забрать самое важное – то, что невозможно будет восстановить. Прохожусь взглядом по корешкам тугих папок. На одном из них аккуратно выведено «Раковый корпус». На другой – «Архипелаг ГУЛАГ. Том I». Второй том явно еще не написан. А теперь, может и не будет. Содержимое папок безжалостно летит в холщовую сумку, пустые папки возвращаются на место. Вот переписка с заключенными, интервью. Огромное количество лагерных баек, ставших по запросу Запада и диссидентов, культовой литературой. Не особо разглядывая, сгребаю и эту часть архива в ту же сумку, забивая ее до отказа. Все, конечно, в ней не умещается и мне приходится позаимствовать большую черный чемодан у Солженицыных.
Почистив архив – два или три года выиграл, такое быстро не восстановишь – оглядываю кабинет. Если не знать, что толстые папки на полках шкафа опустели, в жизни не скажешь, что здесь побывал кто-то чужой, я даже на рабочем столе постарался ни до чего не дотрагиваться. Да и в ящиках стола не было ничего интересного. В коридоре, прислушиваюсь к тишине на лестничной клетке. Выхожу и осторожно закрываю за собой дверь, замок послушно щелкает. Прежде, чем сунуть платок в карман брюк, протираю вспотевший лоб. Сердце снова колотится как сумасшедшее. Хотя чего теперь дергаться? Ну, предположим, остановят меня на улице – у кого вызовут подозрения пачки исписанной бумаги и старые письма, которыми набиты чемодан и сумка? Идет себе человек на помойку и идет.
Петляю дворами. Нахожу отдаленную помойку на пустыре, вываливаю гору бумаги на землю и поджигаю. Чемодан и сумку кидаю в контейнер. Сухая «нетленка» весело горит, не давая особого дыма, мне остается только ворошить кучу подобранной неподалеку ржавой арматуриной. Ну, вот… А еще говорили, что рукописи не горят.
Я прислушиваюсь к стаккато Слова в голове. Кажется, все сделал правильно.
Закончив в Рязани, я возвращаюсь в Москву. И даже успеваю пересечься в Универе с Олей «Пылесос». Староста вывешивает в холле деканата стенгазету, посвященную началу учебного года. Приветливо здороваюсь со всеми, и тут же за локоток аккуратно отвожу старосту в сторонку.
– Что решила?
– Ты ведь не отстанешь, Русин? – спрашивает она так громко, чтобы услышали ее помощники. А большей частью помощницы, «греющие уши».
Ох, уж это больное женское самолюбие! Вечно оно требует сатисфакции, причем обязательно публичной и желательно с унижением «обидчика». Ладно, для дела не жалко. Спешу плеснуть ранозаживляющего бальзама на тонкие струны ее души. Хотя как по мне – там и не струны вовсе, а стальные тросы.
– Оль, куда без тебя, а?! Ну, где я еще такого специалиста себе найду?
– Не знаю… – вредина делает вид, что вся в сильных сомнениях.
– Оля! Я сейчас встану перед тобой на колени и буду стоять, пока не согласишься. Пусть тебе будет стыдно перед товарищами.
– Клоун!..
Помощники хихикают, наблюдая за нашим концертом. Ольгины щеки покрываются нежным румянцем, но она еще сопротивляется для вида. Я с видом демона-искусителя склоняюсь к порозовевшему ушку и шепчу на выдохе имя ее кумира.
– Роберт, Оля…
Тут же в отместку получаю по лбу листом ватмана, свернутым в трубку и наконец «недовольное» женское согласие.
– Ладно, Русин, уговорил. Но потом не плачь! У меня теперь свидетели есть, что ты меня шантажировал.
Киваю, для вида изображаю вселенскую радость и тут же перехожу на сугубо
