Воскресный парад Кубка — самый лучший! В толпе смешивались милые семьи и жертвы, которые праздновали всю ночь. Для них это, наверное, единственная передышка от алкоголя за последние тридцать шесть часов. Это были прекрасные футбольные девяносто четыре минуты!
Много старых лиц вокруг. Велотренажер (ее выебал каждый уебан, а она не сопротивлялась) подходит ко мне. Ее лицо соответствует распущенности деньков Академии Лита. От нее пахнет сигаретами; на плече — сумка с потертым ремнем.
— Смешно видеть тебя снова в Лите, Сайхмин, — говорит она.
Не могу вспомнить имя Велотренажера, но помню, что был единственным на сортировочной станции, кто общался с ней с у-в-а-ж-е-н-и-е-м.
— Привет, красавица, — говорю я вместо ее прозвища, целуя в щеку.
— Сумасшествие тут, да? — заявляет она высоким пронзительным тоном. Я клянусь, аромат протухшей спермы всех больных членов, которые она когда-либо сосала, веет с космической силой. Хотя у меня и нет намерений присунуть ей, я рад видеть ее. Этот Кубок возвышает каждый опыт; я пишу сообщение Рентону:
Как Ибица? Велотренажер на охоте на Валке! Взрыв из прошлого! Не из твоего, друг!!
Я смотрю на ее компанию, пытаясь рассмотреть, есть ли там хорошая вагина, но эта знакомая токсичная потребность сочится из нее, как радиация из жертвы Чернобыля, и мне нужно съебать. Пока она отвлечена банальными перепалками с группой, я беру все в свои руки и разговариваю с девушкой с красивым овальным лицом, которая, похоже, стоит с краю группы. Несмотря на очевидное безумие, она очень пьяна и одета в смехотворно облегающее мини-платье. Выходя в таком виде, женщина заявляет себя сумасшедшей развратницей.
— Твое платье идеально. — Оно не оставляет практически ничего для воображения, но все равно притягивает внимание. Выигрышное комбо.
— Сегодня особенный день, — говорит она, удерживая мой взгляд и улыбаясь.
Мои яйца начинают трещать.
— Ты ходила?
— Неа, не было билета.
— Это фигово. Хороший день.
— Уверена в этом, — улыбается она снова, подогревая мое либидо ослепительной белоснежной улыбкой и темными глазами. — Я смотрела по телевизору.
— Знаешь, то, что я хочу сделать сейчас — расслабиться с парой банок пива и посмотреть игру по телевизору. Мне уже надоели толпы, — заявляю, смотря на хаос вокруг и избегая голодных глаз Велотренажера.
Она смотрит на свой беременный живот.
— Да. Мне тоже.
— Я бы пригласил тебя к себе, но я живу в Лондоне. Тут ради игры и навещаю семью...
— Пошли ко мне, если хочешь, я живу на Халмайрс Стрит, — она указывает на конец улицы, — у меня есть пиво и вся игра на «Ютубе». Мы можем посмотреть ее на телевизоре.
Я киваю на ее беременный живот.
— Твой парень не расстроится?
— Кто сказал, что у меня есть парень?
— Не из форточки надуло же, — улыбаюсь я.
— Может быть, — говорит она, пожимая плечами. — Секс на одну ночь в Магалуфе.
Мы ускальзываем от группы Велотренажера и проползаем через толпу к ее дому. В начале она мне не позволяет трахнуть ее. Мы смотрим первый гол Стоукса, потом перематываем до эйфорических последних десяти минут. Я глажу ее живот, но останавливаюсь, когда вспоминаю о подобном увлечении моего отца беременным животом Аманды, моей бывшей, когда она носила Бена. Говорил же уебку, чтобы он хотя бы подождал до рождения ребенка, прежде, чем, блять, трахнуть ее.
В любом случае, мы обнимаемся, в конце концов она сдается и мы идем в спальню. Я укладываю ее на кровать и присовываю ей сзади. Давно я не трахал настолько беременную пташку, со времен моей бывшей миссис, и, должен признать, я наслаждаюсь новизной. Что-то есть в этом гротескно красивое. Мы падаем от усталости после, я бы и рад поспать, но возвращаюсь в сознание, когда все выпитое пиво пытается покинуть тебя за один раз, и моментально становлюсь бодрым. Она лежит на боку, я выскальзываю из кровати и оставляю ей записку, немного обеспокоенный тем, что не знаю ее имени. Хотя она мне его и не говорила, но все было слишком чувственно.
Ты замечательная, целую.
Точно стоит трахнуть ее еще разок после рождения ребенка. Тоже потенциальный работник «Коллег» Эдинбурга, если сможет скинуть ребенка на свою мать.
К сожалению, она просыпается. Садится на кровати.
— Привет... ты уходишь?
— Было замечательно, было просто прекрасно встретить тебя, — говорю я, беру ее руку в свою и нежно поглаживаю, глядя в глаза.
— Увижу ли я тебя снова?
— Нет. Ты никогда больше меня не увидишь, — говорю я ей грустную правду, — так будет лучше.
Она начинает плакать, потом извиняется:
— Извини... Просто ты был таким хорошим со мной... моя жизнь — полное дерьмо. Мне пришлось перестать работать. Я не знаю, что буду делать, — и смотрит на свой живот.
Я поднимаю ее подбородок и нежно целую в губы. Моя рука лежит на ее огромном животе. Смотрю в ее мокрые глаза, позволяю своим намокнуть, вспоминая несправедливости детства. — Проблемы Первого мира. Ты — красивая женщина и ты переживешь этот плохой период и пройдешь этот страшный путь. Кто-нибудь полюбит тебя, ты — тот вид человека, который дарит любовь. Ты скоро или забудешь меня, или я останусь приятным расплывчатым воспоминанием.
Она дрожит у меня в руках, и слезы текут по ее лицу:
— Да... ну, наверное, — хнычет она.
— Слезы — это замечательные, сверкающие украшения женской души, — говорю я ей. — Мужчины должны плакать больше, я вот никогда не плачу, — вру я. Плакать вместе — проще, и я чувствую, как мои слезы текут по сигналу; богатые и обильные, вместе с соплями от кокаина. Я встаю и вытираю их. — Это редко со мной случается... Мне нужно идти, — говорю я ей.
— Но... это... Я думала, мы сделали...
— Шшшш... все хорошо, — воркую я, надевая куртку, и выхожу из комнаты, пока она разрывается громким ревом.
Я покидаю квартиру бодрым шагом и прыгаю вниз по ступенькам, довольный своей работой. Запоминающийся вход — это хорошо, но самое лучшее — это продемонстрировать эмоциональный выход, который разламывает других на части чувством потери. Это заставляет их хотеть еще больше.
Через хаос мне пришлось пройтись до Мидоабэнк, прежде чем я смог поймать такси до дома Карлотты и Юэна. Я
