* * *
Близился день рождения Елены, и Владимир торжественно объявил, что по этому случаю готов свозить именинницу в Гостиный двор, дабы та отвлеклась от забот о детях, отдохнула и выбрала подарки себе по вкусу. Элен в ответ захлопала в ладоши и, как подозревала Анна, с трудом сдержалась, чтобы не броситься Левашёву на шею.
У Анны это давно не вызывало былого раздражения, вдобавок она всё ещё чувствовала себя виноватой перед сестрой за то, что позволила себе оскорбить Элен ужасными подозрениям. Поэтому Анна со своей стороны горячо поддержала предложение Левашёва и спросила у Елены, какой подарок она желала бы получить от неё.
— Анет, милая! — Елена с улыбкой заглянула ей в глаза. — А что, если ты поедешь со мной в Гостиный двор? Там мы погуляем вволю по рядам, выберем себе лучшей материи на платья и мехов, купим вееров, перьев, шалей, всего-всего! Ах да, и непременно — лавки игрушек! Мы привезём прекрасных игрушек детям! А после зайдём с тобой в кондитерскую, отведаем сладостей… Мы так давно нигде не бывали вместе, с тех пор как… — она проглотила последние слова. — Со смерти папеньки.
Елена так сияла радостью, с такой надеждой ждала ответа, что Анне ничего не осталось, как согласиться.
И вот тихим пасмурным утром в начале ноября Владимир привёз их на Невский в своём экипаже, а после пообещал доставить сестёр в кондитерскую Вольфа и Беранже. Анна и Елена немного прошлись по проспекту; было сыро, но не ветрено, мостовые покрывал тонкий слой мокрого, тающего снега, сам воздух источал влагу, так что их перчатки и шляпки моментально промокли. Анна едва удерживалась, чтобы не позвать извозчика и не отправиться домой — серая погода, толпа и суета Невского проспекта нагоняли на неё тоску. Елена же, напротив, сияла; ну что же, хотя бы ради сестры придётся выдержать эту пытку.
Они устремились в Гостиный двор, целый торговый город с десятками лавок, магазинов, складов; казалось, здесь можно было купить буквально всё, чего душа не пожелает! Строения все были из камня и железа, дабы не подверглись пожару, и не отапливались — поэтому в Гостином было не менее промозгло, чем на улицах. Там уже затевали предпраздничные рождественские торги с большими уступками. В тесных проходах толпился народ, все торговались, спорили… Сколько хватало глаз шли меховые, шерстяные, мануфактурные, оружейные, мебельные, ювелирные, фарфоровые и прочие лавки. Елена тащила Анну всё дальше, они останавливались, приценивались к шелковым и суконным отрезам материи, перчаткам, пуговицам… Конца-краю этому не было видно.
Часа через три или четыре, когда Анна уже шаталась от усталости и в ушах у неё стоял звон, их наконец-то отыскал Левашёв, чтобы отвезти в кондитерскую. Он показал Елене выбранный для неё подарок. Это была старинная ферроньерка: рубин в золотой оправе на чёрном шнурке, сплетённом из шерстяных нитей. Владимир сказал, что точно такую же носит красавица на картине Да Винчи «La belle ferronnière». Элен повертела драгоценность в руках, разглядывая крупный рубин, и сообщила, что такой камень гораздо более к лицу Анет, как брюнетке с тёмными глазами.
По правда говоря, Анна была совершенно согласна с сестрой; Елена обладала очень белой кожей, светло-голубыми глазами, иногда казавшимися серыми, и светло-русыми волосами, так что голубой сапфир или топаз подошёл бы ей куда более, чем рубин. Однако вмешиваться не хотелось, и Анна просто стояла, ожидая, пока Елена что-то настойчиво вполголоса говорила Владимиру. В итоге тот охотно рассмеялся, развёл руками и с поклоном протянул ферроньерку Анне. К н и г о е д . н е т
— О, не отказывайтесь, прошу вас, Анна Алексеевна! По счастью, у торговца, где я заказал это украшение, имеется ещё много антиквитетов по этому подобию. Идёмте, выберем другую ферроньерку для Элен.
В ювелирной лавке им подобрали чудесный сапфир в платиновой оправе. Анна хотела было вернуть безделушку с рубином Владимиру, но Елена умолила её этого не делать.
— Ну, считай, что это от меня, Анет, милая! Эта вещичка изумительно смотрится на твоей смуглой коже! И потом, — шёпотом прибавила она, — разве тебе не по душе нынешний мир у нас в семье? Вы с Владимиром только что перестали беспрестанно злиться и ненавидеть друг друга! Он говорил мне не раз: случившегося уже не воротить, а он готов на всё, лишь бы больше не браниться и никого не обижать! Помоги же ему!
— Хорошо, но только ради тебя! — через силу улыбнулась Анна.
Елена в ответ расцеловала её, помогла надеть ферроньерку и приколоть к волосам. Левашёв передал многочисленные покупки Денису, велел отнести всё в карету и доставить домой, пока они прогуляются по Невскому и выпьют кофею в кондитерской.
* * *
Дома Анна ещё раз поглядела на себя в зеркало. Действительно, старинная рубиновая ферроньерка в потемневшей золотой оправе оказалась ей удивительно к лицу! Анна так давно не получала настоящих, сделанных от души подарков, что сейчас даже не стала снимать эту вещь. Она суеверно подумала, что если она отложит ферроньерку, то хрупкое равновесие в их семье и только что установившийся мир с треском рухнут.
Она видела в окно, как Владимир отбыл обратно на службу, затем Катерина Фёдоровна с Элен сели в экипаж… Ах да, сестра ведь говорила, что после обеда они с маменькой собирались к знакомой портнихе — подновить наконец гардероб к празднику. Ну что же, слава Богу Елена сегодня резва и весела как ласточка и не отказывается побаловать себя как следует.
Анне стало немного душно — но не так, как бывает от печного угару, а когда оказываешься в оранжерее среди множества цветущих растений, и их тяжёлый аромат кружит голову и туманит разум. Это было приятно; она вдруг представила себя розой в летнем саду, раскрывшей лепестки навстречу солнцу. Она запрокинула лицо, чувствуя, как вокруг лба разливается нежное тепло, и прикрыла веки. Как же хорошо…
— …Или почивать изволите? Барышня, князь сказал, мол, ему срочно надо вас видеть!
Голос Любы прозвучал будто издалека — как с другого берега реки. Ох, как не хотелось сейчас каких-то глупых разговоров, даже с князем Полоцким! Ей так спокойно и приятно в этом саду… Или может всё-таки принять его, а то невежливо будет?
— Барышня, а барышня? Что же князю-то сказать?
— После пусть зайдёт… — сделав над собой усилие, пробормотала Анна. — Я не хочу…
Она не договорила: голова и веки стали тяжёлыми, словно весили по сотне пудов;
