грызть от скуки предметы по возможности важные для хозяйства и дорогие: изделия из кожи, подушки, диваны — не важно что, лишь бы только это грызлось, разрывалось и терзалось. Покидая квартиру, мы всегда принимали нужные антисобачьи меры — запирали двери всех комнат, а что не запиралось, а оставалось в коридоре или на кухне, то поднималось на недосягаемую для собак высоту или укладывалось во что-нибудь твёрдое, желательно даже металлическое.

Вот так начался этот день — как обычно. Как обычно он и продолжился. А вот закончился он… Впрочем, расскажу всё по порядку.

2

Вечером, после работы, я заперся в комнате, чтобы меня не беспокоили женщины и собаки. И включил компьютер. Но и моя любимая латынь и близкородственные ей италийские языки, в которых я так любил копаться, не помогали. Хотелось чего-нибудь практического, до идиотизма повседневного, а не возвышенного. Хорошо бы сейчас сходить за водой к колодцу, или нарубить дров для печки, или помочь сварливой жене постирать детские пелёнки, или сделать домашнее задание по математике с каким-нибудь своим дитём — с сыном или с дочерью…

Выключил компьютер и включил телевизор. Какой-то очень хороший мальчик лет двенадцати рассказывал о своих потрясающих способностях. Мальчик умел вышивать: машинки, домики, пейзажи — всё очень красиво, просто аж талантливо… «Какой необыкновенный мальчик, какой талантливый мальчик», — с умилением думал я, постепенно погружаясь в сон…

— А вот это я вышил салфетку с английским алфавитом, — заявил вдруг мальчик, и я тут же чуть ли не подпрыгнул.

Передо мною на экране был аккуратно вышитый ЛАТИНСКИЙ алфавит. «Какая тупость! — подумал я, с возмущением переключаясь на другой канал. — Этот добропорядочный московский мальчик думает, что латинские буквы изобретены англичанами! Может быть, он считает, что и мировую цивилизацию тоже изобрели англичане!»

Но на другом канале было ещё хуже — реклама каких-то прокладок, при которых женщина может ни о чём не беспокоиться…

На третьем по счёту канале была какая-то тысяча первая серия мексиканского фильма про любовь…

И лишь на четвёртом канале происходило нечто примечательное: там, на эстраде перед большим скопищем людей, сидел некий хмырь — весь из себя шикарный и самоуверенный и, нагловато ухмыляясь, выкладывал свои представления о жизни, отвечал на вопросы психологов и изумлённой публики. Замечу особо: с явным удовольствием. С его слов получалась такая, примерно, картина:

— Я презираю женщин и беру от них только то, что мне надо…

— В разное время у меня было семь жён, всех я их любил, но всех я их потом бросал — кого с детьми, кого без детей…

— Бывших жён, и всех своих брошенных детей — мне не жалко…

— И будущих жён и детей — тоже… — Любовниц у меня было несколько сотен и будет ещё столько же…

— Женщина — предмет пользования: попользовался и бросил, другого отношения женщина не заслуживают…

— РАЗНОобразие в любовных делах — это хорошо; ОДНОобразие в любовных делах — это плохо…

— Все женщины — проститутки. Исключений не бывает никогда. Разница между ними лишь в том, что одни умеют это скрывать, а другие — нет…

А публика в зале волнуется и негодует. Особенно женская половина.

Ведущий предоставляет кому-то микрофон, и женщины обличают, клеймят Хмыря — кто гневно, кто ехидно:

— Развратник!..

— Жёноненавистник!..

— Жалкая посредственность!..

— Я бы с таким никогда не легла в постель!..

— И я бы — тоже!

— Под покровом бравады и наглости он скрывает своё личное убожество и скудоумие!..

— Вы — как хотите, а мне его жалко. Он — несчастный человек, что-то вроде инвалида…

А с того — как с гуся вода. Ни малейших признаков обиды или раздражения. Нагловатость, лёгкость и — усталая и умудрённая жизнью улыбка.

И тут ведущий задаёт ему наивный до идиотизма вопрос:

— Но неужели же вам не встречалось в жизни ни единой порядочной женщины?

— Не встречалось.

— Но может быть, вам просто не везло, и вы своих возлюбленных искали и находили всегда в одном и том же круге женщин сомнительных, женщин определённого сорта, а к женщинам возвышенным, типа Наташи Ростовой у Льва Толстого или Маргариты у Булгакова, вы никогда и не подступались из-за того, что вас в этот круг не приглашали, или из-за вашей собственной боязни быть отвергнутым, или просто из-за невезения?

— Нет. Я вхож во все круги. И мне всегда везло. В любви я поражений не знаю. Любая женщина, если я её намечаю, рано или поздно ложится со мною в постель. Все женщины хотят меня. В том числе и те, которые сейчас в этом зале поносили меня всякими словами…

По залу проходит вопль изумления и ненависти по поводу наглости Хмыря. А тот — знай себе спокойно продолжает:

— Порядочные женщины существуют только в романах и в воображении юнцов. На деле же все женщины продажны, и бывают они трёх типов. Женщины первого типа — это те, которых можно купить прямо за деньги и прямо на месте. Или в крайнем случае — за один-два похода в ресторан…

В зале — волнение.

— Это сумма от десяти до ста долларов, иногда до двухсот, или трёхсот, но последнее — очень редко…

Волнение в зале нарастает.

— Женщины второго типа — это те, которые согласны продаться лишь за много сотен долларов, может, даже за тысячу, или две, или три; этих нужно долго обхаживать, уговаривать, но, когда расходы достигают уровня, который они сами для себя когда-то наметили, они не выдерживают и ложатся в постель.

Волнение не стихает.

— Женщины же третьего типа — это те, которых невозможно купить ни за тысячу, ни за две, ни за три… Это сверхъестественно честные, неподкупные и порядочные женщины…

— Значит, есть же такие всё-таки?! — кричит торжествующий ведущий.

— Не сказал бы, — спокойно и деловито отвечает Хмырь. — Для того, чтобы с такими переспать, с ними нужно долго беседовать на очень возвышенные темы. И никаких предложений насчёт постели. Всё должно быть чисто и торжественно…

Хмырь выдержал эффектную паузу.

А зал замер.

— А затем нужно взять да и повезти такую женщину куда-нибудь на Гавайские острова или на Маркизские. В крайнем случае — подойдут и Канарские. И тогда-то, на этих самых островах любая неподкупная и возвышенная женщина и ляжет в постель с тем