Все суетились. Кто-то метался взад-вперед, словно взволнованный лев в клетке, кто-то вовсе пропал из отсека криостаза, оставив за собой влажные следы, а кто-то мешал Ленару. Он, как обычно, был первым, кто взял себя в руки и заставил себя подойти к терминалу, на экране которого мигал большой красный треугольник с какой-то надписью посередине. Петре было не узнать. Вся его сдержанность, профессионализм и учтивость моментально слезли с него змеиной кожей, оставив после себя лишь комок оголенных нервов, заглядывающий капитану через плечо и донимающего его вопросами. Ленар молчал целых секунд пять или шесть, стараясь прочитать надпись на экране, после чего и сам моментально освободился от тесной оболочки цивилизованного человека.
— Ирма! — прозвучал крик, заставивший ее вздрогнуть, и она с трудом удержалась на ногах, поймав летящего в нее корреспондента. — Заставь его заткнуться!
В отличие от Петре она знала, как себя вести в таких ситуациях. В академии ей рассказывали об этом с надеждой, что такие знания ей не пригодятся. Когда эта досадная ситуация все же произошла, едва так и не вышло. Это было все равно, что учиться плавать по учебнику, вместо практических занятий. Она помнила, как ей в голову вбивали две вещи — больше дышать и игнорировать порывы. Порывов было много. Ей хотелось бежать, причем во всех направлениях сразу. Хотелось отрастить волосы на голове, чтобы было, что рвать. Хотелось сгрызть ногти до самых локтей. Ее тело было паровой бомбой, и не понимало, куда можно сбросить лишнее давление.
— Ирма! — схватил ее корреспондент за плечи, — Хоть вы скажите, что происходит?
— А ну-ка немедленно отпустите! — с криком выскользнула она из хватки. — Немедленно успокойтесь! Паника на корабле запрещена!
— Вот черт… — приложил он ладонь ко лбу и рваными движениями вышагал окружность. — Что со мной? Я чувствую, что у меня сейчас сердце выпрыгнет из груди.
— Так и будет, если не успокоитесь.
— Как?!
Ирма знала, как. Но знать и уметь — это разные вещи. Самая четкая мысль, пришедшая ей в голову, побудила ее прикоснуться рукой к щеке корреспондента так, чтобы шлепок был слышен на соседней палубе. Остаточный звон подсказал, что таких сильных пощечин ее ушам не приходилось слышать, и она едва не пожалела об этом. Где-то между двумя ударами сердца, когда эфемерный момент абсолютной ясности посетил ее голову, она смогла разглядеть огонь в глазах корреспондента, а долей секунды позднее ощутила на собственном опыте, что пощечина взрослого мужчины, находящегося на взводе, имела некоторые шансы отделить ее голову от тела. Она прочувствовала черепом всю силу удара, не почувствовав при этом боли. На палубу она падала практически в бешенстве, а после неловкого приземления вкус металла и приятный холод палубы убедили ее не вскакивать в ту же секунду.
Ленар опять что-то выкрикнул. Послышались глухие удары ног по металлу, чей-то рык, звуки борьбы, бранные слова. Все произошло очень быстро. Когда она встала обратно на ноги, Петре клятвенно уверял Илью с Эмилем, что он погорячился, что все это было недоразумением, и что его не обязательно удерживать, заломив обе руки за спину.
Ирма сделала шаг вперед. Она понятия не имела, навстречу чему делает этот шаг, но тело желало движений, а спустя этот самый шаг тело так же возжелало свободы от ледяной хватки, связавшей движения. Она не знала, кто это, и что вообще происходит, но кожа обхвативших ее рук была настолько холодной, что уже переставала казаться человеческой. Эта ситуация могла бы считаться вышедшей из-под контроля, но никаким контролем с самого начала даже не пахло. Ирма боролась и вырывалась, стараясь выскользнуть из хватки, но чем сильнее она сопротивлялась, тем сильнее эти две руки стягивали ее в петле, сдавливали грудную клетку и мешали сделать глубокий, полный ярости вдох. Она сдалась быстро. Холод этих рук действовал успокаивающе, а строгое «хватит», прошипевшее где-то рядом с ее ухом, немного прояснило рассудок. Голос принадлежал Вильме. И холодные руки тоже.
— Я в порядке, — натужно выдавила Ирма из себя, стараясь как можно громче пыхтеть носом.
Это был не столько факт, сколько обещание. Человек, которого практически вилами выгнали из криостата под музыку сигнала тревоги, физически не мог ощущать, что он или что-либо вокруг него находится в порядке. Все было в абсолютном беспорядке. Вся вселенная разом сошла с ума. Взаимный обмен проклятьями между Ленаром и Радэком лишний раз подтвердил, что это было нештатное пробуждение, и корабль действительно сломался. Эмиль с Ильей все еще удерживали Петре, бегло и путано объясняя ему, как надо правильно брать себя в руки. Как ни странно, сильнее всего Ирму встревожил крик:
— Да заткнитесь вы все!
Этот крик принадлежал Густаву, и на памяти Ирмы это было самое длинное предложение, которое тот сумел связать за последние… сколько-то там единиц времени. Она даже не знала, сколько времени пролежала в заморозке.
— Что? — крикнул Ленар, и Густав оттопырил палец, вырвав из оживленных разговоров драгоценную секунду тишины в промежутке между тревожными сигналами, режущими заживо барабанные перепонки.
Самый страшный звук на космическом корабле — это тишина. Но это был не тот случай. На работающем корабле постоянно что-то шумит, начиная с гула термоядерных реакторов и заканчивая скрежетом, с которым «дышит» обшивка. Все это складывалось в какофонию фоновых шумов, которые являлись для космонавтов «музыкой сфер» и были второй тишиной. Хорошей тишиной. В этой тишине что-то таилось, и оно не было хорошим. Гигантский пчелиный рой трудился где-то в недрах корабля, и их жужжание едва протискивалось сквозь вязкость деформационных сплавов, нагнав первобытный испуг. Не все догадались, что это было, но страх, как всегда, мастерски выиграл гонку с осознанным пониманием.
— Что это? — спросила Ирма. Она знала, что это, но надеялась, что ошиблась. Она слышала
