13. Мне станет легче, когда он вернется в криостаз

Инженер космических энергосистем Радэк Коваль являлся редким обладателем фотографической памяти — об этом ему периодически напоминали коллеги, когда он забывал, что у него фотографическая память, как и еще о ряде некритичных для работы вещей. Но, хоть он и не мог назвать сотню знаков числа Пи, его память действительно граничила с чем-то необычным для среднестатистического человека. Если кто-то случайно, проходя мимо полки, плечом слегка коснется его рабочих перчаток, он обязательно это заметит. Он очень хорошо замечает изменения в окружении, особенно если он сам обустраивал это окружение. Пусть он и начал забывать лица своих родителей, но он никогда не забудет, где он оставил свои инструменты, книгу или недоеденный бутерброд. Возможно, в этом и крылась причина, по которой он редко улыбался и всегда был немного напряженным — он просто постоянно чувствовал, что весь мир вокруг него находится в движении, и большинство этих движений происходят за его спиной.

Как и каждый человек, которому психиатрическая комиссия в личном деле поставила штамп «Здоров», он точно знал, что неодушевленные предметы без собственного источника энергии не могут двигаться. Он очень твердо это знал. Он был в этом настолько же уверен, насколько и в том, что за бортом корабля есть звезды, или что олень, тушеный с овощами, не вырвется из банки в его руке и не начнет скакать по палубам. И все же периферическое зрение предательски подкосило его уверенность в законах мироздания.

Войдя на продуктовый склад, он сразу понял, что что-то не так, но поначалу постарался отбросить от себя навязчивые мысли. Разумеется, там было что-то не так. Если на продуктовом складе лежит человеческий труп, как еще должен реагировать простой работяга, зашедший с намерением немного подкрепиться в гости к покойному коллеге? Радэк упер свой взгляд в этикетку и начал читать про незавидную участь животного, но не разбирал текста и практически не видел банку перед своим носом. Все его внимание тянулось куда-то в сторону, а Радэк настойчиво тянул его обратно, словно играл с незримым аттрактором в перетягивание каната. Ему не хотелось смотреть на тело, играющее блеском пленки со слабым потолочным светильником. Ему хотелось лишь нормально пообедать, и он был рад этому желанию. Он должен был выйти со склада в тот же момент, когда банка с готовым блюдом оказалась у него в руках, но даже холод, заползающий острыми лезвиями под его спецовку, не заставил его сдвинуться с места.

Он оцепенел.

Поддавшись искушению, он все же повернул голову, и в тот момент начал понимать, что чувствуют люди, которые сходят с ума. В его памяти еще были слишком свежи воспоминания о том, как он с Эмилем заворачивали Бьярне в упаковочную пленку и поместили на склад, и картины из этих воспоминания с трудом накладывались на картину, стоявшую перед его глазами. Все его чувства кричали о том, что покойник сдвинулся с места, а он кричал им в ответ «не верю», и старался мыслить рационально. Покойники не могут шевелиться, даже космические, но еще большей загадкой было то, почему сам Радэк, будучи абсолютно живым человеком, стоит неподвижно посреди склада, начиная дрожать от холода, вместо того, чтобы немедленно выйти и заняться по-настоящему важными вещами. Выйти со склада ему в тот момент хотелось больше всего на свете, но совершенно не понимая, что он должен делать, он понимал, что что-то сделать он все же должен, но точно не уходить так, будто ничего не произошло.

Надо доложить обо всем Ленару, наконец-то решил голодный техник.

Но что он скажет? Что Бьярне стало неудобно лежать в холодильнике, и он перевернулся на другой бок?

Радэк устало вздохнул, и его взгляд запутался в облачке пара, вырвавшегося изо рта. От его вида ему стало еще холоднее, а мысли путались еще сильнее. Он несколько раз задался вопросом, что бы на его месте подумал не полный кретин, и с третьей попытки он нашел правильный ответ — не полный кретин решил бы, что кто-то трогал тело. Радэк еще никогда в жизни не соображал так медленно. Еще вчера он был уверен, что монотонная работа с плазморезом вытянет из него все жилы, несколько часов назад он нашел в себе рабочее настроение, а теперь труп сдвинулся на несколько сантиметров, и он снова утратил настроение для работы, еды и всего остального. От этих американских горок его начинало подташнивать даже сильнее, чем от мысли, что сейчас ему предстоит повозиться с покойником.

Просто посмотреть и убедиться, что с телом все в порядке, убеждал он себя. Или получить доказательства, что тело все же кто-то трогал. С громким разочарованием консервы с ударом вернулись на полку, и Радэк шагнул вдоль перфорированных стеллажей, ломящихся от невостребованной провизии. Взглянув на тело поближе, он заметил, что оно словно бы увеличилось в объемах. Бьярне решил перекусить? Нет, просто слой пленки, в которую его завернули, явно стал толще. Еще одно облачко пара с облегчением вырвалось промеж пересохших губ, чтобы превратиться в блестящий дождь из ледяных кристаллов. Радэк начал работать кулаками, чтобы вогнать немного теплой крови в свои коченеющие пальцы, и лишний раз напомнил себе, что надо делать все быстро, иначе его ждет одна из самых глупых смертей в космосе.

Верхние слои пленки лежали небрежно. Не то, чтобы Радэк часто упаковывал трупы в пленку, но у него это получилось сделать гораздо аккуратнее, чем у того, кто решил накинуть сверху еще пару оборотов. Он ощупал пленку пальцем, и не нащупал под ней ничего подозрительного, лишь остатки геля, которому для замерзания нужна гораздо более низкая температура. Гель служил хорошей прослойкой, не позволяющей пленке прилипнуть к телу, и захоти кто его развернуть, он бы не наткнулся на серьезные трудности.

И Радэк начал разворачивать труп.

Собственные действия повергали его в первобытный ужас. Мертвое тело все сильнее напоминало ему о собственной смертности, и вопреки своим заверениям умирать он не хотел ни сейчас, ни потом, когда у него будет полный дом детей и признаки старческих заболеваний. Но он давно научился думать наперекор своим желаниям, и делать то, что он считал правильным, а не то, что ему хотелось. Другие люди называли это трудоголизмом, он же называл это дисциплиной.

Он снимал пленку с предельной аккуратностью, словно боялся разбудить спящего человека, и спустя пару витков