— Аксель, расскажите мне что-нибудь, — не выдержал Радэк тишины.
— Что к примеру?
— Не знаю, что угодно. К примеру, какого черта станция «Магомет» по документам числится за астероид?
— Спросите Илью.
— Я спрашиваю вас, Аксель.
— Думаете, я вам расскажу что-то другое?
— Нет, я надеюсь, что вы мне соврете что-то более правдивое.
— То есть вы нам не верите, — заключил Аксель почти оскорбленным тоном.
— Нет, — с подобной твердостью и нотками отвращения люди обычно давят тарканов.
— Радэк, этот разговор нас ни к чему не приведет.
— А мне и не нужно, чтобы он меня к чему-то приводил. Оглянитесь вокруг, — широким жестом рукой он описал перед собой дугу. — Возможно, вы не заметили, но я уже который день занимаюсь тем, что режу ваш корабль на кусочки при помощи ручного плазмореза, и помимо того, что я участвую в спасении шестидесяти семи человек, которые по бумагам являются рудоносными булыжниками, я больше ничего не понимаю в этой ситуации.
— Вы должны понимать, что нам, обычным работягам, некритичная для работы информация просто-напросто не по окладу. У нас есть четкая цель — помочь людям, попавшим в беду, и для достижения этой цели у нас есть все необходимые знания и инструменты.
— И все же мне было бы легче работать с уверенностью в том, что человек, которого я спас собственными руками, проявляет ко мне хоть каплю уважения, — его плазморез погас, и он повернулся к своему напарнику. Скафандр сковывал невербальное общение по всем фронтам: смотровой щиток не давал читать мимику, остальная часть скафандра блокировала язык тела, а радио грозило предательски выдать Вильме тональности и слова, не рекомендованные к употреблению в рабочее время. Именно поэтому этот бессмысленный жест был последней надеждой донести до собеседника свое глубокое недовольство. Радэк уже так делал пару раз, и этот жест прекрасно заменял фразу «да в гробу я видал твою монету, Эмиль».
— Скажем так… — замялся Аксель внутри ничего не выражающего скафандра, — вы не первые люди, которые спасают эти так называемые шестьдесят семь булыжников.
И лишь теперь в Радэке червячком зашевелился настоящий интерес.
— Можно поподробнее?
— Больше мне нечего сказать… Разве что я уважаю вас и благодарен за то, что вы откликнулись на наш сигнал.
— Ладно, черт с вами, — досадливо крякнул Радэк, запил свою пустыню в горле изотоником и сновь поджег плазморез.
— Раз уж вам захотелось поговорить, может и вы мне что-нибудь расскажите?
— Из меня не самый лучший рассказчик.
— Может, Вильма вам говорила, при каких обстоятельствах она потеряла своего товарища?
…и в эфире сразу же что-то щелкнуло.
— Я все еще на связи, — сказала Вильма.
— Простите, я забылся.
Краска, которой залилось его лицо, была отчетливо слышна по радио.
— Расскажешь ему?
— Нет, — отрезала она и тут же добавила, — то есть, как-нибудь в другой раз.
— Я не психолог, — произнес Радэк одну из самых очевидных вещей на свете, — но по-моему у вас обоих какое-то неправильное отношение к смерти.
— Смерть — это плохо. Что в таком отношении неправильного?
— То, что смерть бывает разная. Бывает плохая. А бывает очень плохая. Бывает легкая, бывает тяжелая, бывает славная, бывает позорная, бывает бессмысленная, а бывает…
— Смерть всегда бессмысленна, — перебила его Вильма. — Она всегда бессмысленна, всегда уродлива, всегда мучительна и всегда ни к месту.
— Я считаю, что смерть на службе — это далеко не самая плохая смерть, — произнес он безо всяких эмоций. — Гораздо лучше умереть стоя за полезным делом, чем сгнить заживо от старости с осознанием того, что ты страшная обуза для собственных детей. Я и сам не прочь был бы так умереть.
— Что, даже вот прямо здесь и сейчас? — спросил Аксель.
— Нет, разумеется. У меня еще нет детей. Но вот потом, когда мне будет где-то за шестьдесят или за семьдесят, и у меня будут пара взрослых сыновей, вот тогда я буду уверен, что дал этой жизни все, что мог.
На некоторое время в эфире все умерло, и Радэку показалось, что у него сломалось радио.
— Радэк, я в шоке, — притихшим голосом промолвила Вильма.
— Знаю, я сегодня что-то разболтался.
— Тут не все могут иметь детей.
— Да, — оглянулся Радэк на своего напарника. — Совсем из головы вылетело.
— Не стоит меня жалеть, — предупредил Аксель. — Я уже давно свыкся с мыслью, что…
— А я вас и не жалею, — грубо перебил он Акселя, практически перестав замечать, как руки сами ведут плазморез вдоль внешней обшивки фаркопа. — Я уверен, что то, что с вами сделали, было неприятным, но безусловно правильным.
— Ммм… — растерянно промчало радио в ответ, — спасибо?
— Как-то раз, во время очередной рутинной работы мне рассказывали про матерей, которым не посчастливилось родить детей с различными дефектами. Кто-то переставал расти после десяти лет, кто-то рождался глухонемым, у кого-то была лишняя конечность. Знаете, как себя вели эти матери?
— Как?
— Раздувались напускной гордостью за то, что их дети при всех своих недостатках достигают каких-то успехов и живут «полноценной жизнью». Я таких никогда не встречал, но стоит лишь мне представить женщину, которая практически хвастается тем, что ее сын уродился инвалидом, как мне становится тошно и противно.
— Таков их защитный механизм. Они могут либо сломаться от горя, либо радоваться тому, что есть. Разве есть что-то плохое в том, что они выбрали последнее?
— А разве хоть что-то в жизни ограничивается лишь двумя вариантами?
— Эмиль бы сказал, что да, — ответила Вильма.
— Слабые люди должны ломаться. Так же, как и должны ломаться слабые детали в механизмах. Если один дефектный болт вдруг по каким-то случайным обстоятельствам не сломается при разрушающем контроле, его примут за стандарт, и знаете, что тогда начнется?
— Радэк, вы утрируете, — возразил Аксель.
— Скажите это тем людям, которые собирали реактор для вашего буксира.
— Будь вы на моем месте, вы были бы совершенно иного мнения.
— Именно поэтому я счастлив, что нахожусь не на вашем месте, и могу рассуждать… — со злостью выдавил он из себя, и тут же запнулся от вида фонтана искр, брызжущих из-под сопла плазмореза, — …зараза.
Когда плазменная струя вгрызается в металл, по искрам можно легко определить, режется металл насквозь или нет. Тут все просто: если искры летят наружу, то рез не сквозной, а если вовнутрь, то все в порядке. Именно на искры в первую очередь стоит ориентироваться, подбирая режим резки, и стоит немного отвлечься, как это сделал Радэк, как рука начинает сбиваться с правильного темпа. Мелкие огоньки сыпались наружу армией эфемерных огненных мушек, растворяющихся во мраке через несколько мгновений. Это завораживает в первые несколько минут, кажется красивым в последующие несколько часов и приедается на следующий день. На этот раз эта армия начала выплескиваться из реза под неправильным углом, и Радэк сразу догадался, в чем дело. Он потушил горелку и
