На минуту все замолчали, смущенно оглядываясь по сторонам, словно ища в забитом криостатами коридоре новые аргументы или второй санузел.

— Будите следующего, — разбил Ленар тишину. — В крайнем случае рассадим их по челнокам.

— С каждой вскрытой капсулой мы повышаем риски для нашего здоровья, — настояла Вильма, едва сдерживаясь, чтобы не повысить тон.

— В данный момент это неважно, потому что эти капсулы нерабочие и прямо сейчас медленно, но неизбежно нагреваются, — не сдержался Ленар и впервые в жизни повысил свой тон вперед Вильмы. — Если мы не извлечем их оттуда, их тела потеряют кондицию и перестанут подлежать реанимации.

— Радэк, мы разве не можем параллельно подключить все три капсулы?

— Да без проблем, — равнодушно ответил за него Эмиль, — Но смотря с какой целью. Если с целью разморозить людей, то запросто. А если с целью продержать их в криостазе еще несколько месяцев, то тут есть серьезные проблемы. Как правильно заметил Ленар, у нас на корабле слишком тепло для того, чтобы они поддерживали кондиционную температуру, а подачу хладагента мы к ним так и не…

— Эта дискуссия ни к чему нас не приведет, — заткнул его Ленар. — Подключайте следующую капсулу.

Последовало еще несколько озабоченных вздохов, являющихся самой невинной формой протеста, и техники вновь окунули свои руки в внутренности капсулы, размыкая провода и вытаскивая клеммы из разъемов, не проявляя былого энтузиазма. Ирма с Петре занялись уходом за проснувшимися, и лишь Вильма бросила свои дела и вытерла испачканные в геле руки об одно из полотенец. Мало кто на свете вытирал руки с такой злостью, словно пытался разорвать полотенце на части. У Вильмы были свои особые отношения с гелем, и она за полвека службы успела накопить к нему особую ненависть, но в этот раз гель беспокоил ее меньше всего. Она подошла к Ленару практически вплотную, чтобы он почувствовал жар ее дыхания, и попыталась задать ему вопрос шепотом, но то, что вырвалось промеж ее губ, было больше похоже на шипение потревоженной рептилии:

— Ты абсолютно уверен в своем решении?

— А ты пытаешься поставить его под сомнение? — прошипел он вопросом на вопрос, словно передразнивая ее.

— Я думаю, что у тебя притупилось чувство ответственности, потому что для тебя это последний рейс при любом раскладе.

— Если и так, самоубийцей это меня не делает. Если эта ваша «болезнь», — сделал он воздушные кавычки, — передается по воздуху, то предпринимать что-либо было поздно уже когда мы вскрыли первую капсулу. А если она передается каким-то другим путем, то тут я лишь могу посоветовать тебе быть поаккуратнее с использованными шприцами и почаще мыть руки.

— Ты уходишь от прямого ответа на простой вопрос.

— Потому что тебе, как никому другому, будет полезно узнать, что капитан не обязан отчитываться перед своей командой.

— А если ты ошибся?

— Лучше пусть ошибусь я, чем ты, — издевательски отрезал он и поймал на себе беглые взгляды.

С металлическим скрежетом четвертая капсула открылась, и взгляды команды обрушились на мужчину с уже знакомыми симптомами, вышитой надписью «Франк Б.» на белье. Его кожу в некоторых местах украшали синяки, словно он перед заморозкой он попал под дождь из гаечных ключей, но настораживало совсем не это. В тот момент Вильма вновь поразилась, насколько сложным инструментом является человеческий мозг. Он собирает больше информации, чем успевает обрабатывать и обличать в удобную для понимания форму, и даже теперь, разглядывая человека, лежащего в окружении проводов датчиков, катетеров и остатков геля, Вильма готова была поклясться, что что-то не так, хоть и не имела представления, что именно. При виде Бьярне она почему-то начала нервничать, словно дикий зверь, почувствовавший под своими лапами низкочастотные вибрации, предвещающие землетрясение. Она пыталась убедить себя, что все это лишь отзвуки паранойи на фоне того, что этот человек тоже страдает от неизвестной болезни и потенциально представляет угрозу для ее команды, но недоступные для понимания чувства цеплялись за какие-то незримые признаки беды и упорно трубили тревогу. Он хотела что-то спросить у Ленара, но слова растворились в ее глотке, так и не дойдя до языка, когда она прочитала легкие оттенки замешательства на его лице. Ленар тоже что-то почувствовал. Чего бы Вильма не боялась на подсознательном уровне, но расширившиеся от ужаса капитанские зрачки напугали ее гораздо сильнее.

Значит, ей не показалось.

Ленар протянул к Бьярне руку. Этот жест был ровным и плавным, но все равно умудрялся выдавать в себе напряжение, будто он сует руку в пасть к голодному аллигатору. Вильма догадывалась, что нащупает его рука, и Ленар сам догадывался не меньше. Его жест был неизбежной формальностью, которую было необходимо соблюсти прежде, чем кидаться в борьбу сразу на два фронта: с собственной паникой и тем, что Вильма до последнего момента всеми силами пыталась отрицать. Ей показалось, что тело перестало ее слушаться, и ее похолодевшая от сбежавшей крови рука своевольно протянулась в сторону и взяла полотенце, о которое только что вытиралась. Ленар бросил на нее взгляд, и ничего не сказал. Все прекрасно читалось в его вспыхнувших пожаром глазах. Вильма замешкалась лишь на долю секунды, которая растянулась для нее на несколько часов, проведенных в плену оцепенения, и ее тело сорвалось с места, словно тело бегуна с низкого старта. Она даже не успела понять, что за рефлексы в ней взорвались, но взрыв пришелся очень кстати.

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, — пыхтел Ленар себе под нос, вдавливая обеими руками грудную клетку в тело Бьярне.

Полотенце быстро смахнуло остатки геля с синюшных губ, и Вильма подарила им поцелуй, призванный оживлять мертвых. Этот поцелуй будет очень долго преследовать ее в кошмарах, как и встревоженный стук женских ножек, которые гнали Ирму в лазарет.