Через десять метров коридор распадался на двое. На одном из углов висел указатель, написанный на самом универсальном языке во вселенной — космической семиотике. Ленар указал на перевернутый зеленый треугольник, обрамленный синей рамкой, и Вильма поняла его опасения.
— Надо проверить, — сказал он то, что она и так знала, и они поплыли по наводке указателя.
Следуя за треугольником, они несколько раз натыкались на другие указатели, некоторые символы на которых были им незнакомы. Это было нормально, поскольку космическая семиотика учитывала узкоспециализированные наборы символики, предназначенные для узкого круга лиц. С этими символами было все просто — если символ тебе не знаком, значит он тебе и не нужен. Вильму мучило любопытство каждый раз, когда она проходила мимо запертых дверей, но одна дверь заставила ее ухватиться за угол и остановиться, забыв обо всем на свете. Семиотика подсказывала, что за этой дверью скрывается хозяйственный склад, и Вильма задумалась еще глубже. Пространственная ориентация подсказывала ей, что с учетом размеров станции и пройденного расстояния этот склад не мог примыкать к внешней обшивке, а значит внутри не могло быть пробоин, и все же кто-то счел хорошей идеей взять сварочный аппарат и заварить дверь на этот склад так, будто намеревался там что-то похоронить вплоть до тепловой смерти вселенной.
Ленар окликнул ее, и она поспешила догнать его. Что бы ни находилось за заваренной дверью, в другой части станции возможно есть вещи важнее.
Несмотря на то, что станция явно была старой и уже побывавшей в эксплуатации, Вильма чувствовала себя на ней первооткрывательницей, и ей очень хотелось понять, что именно соединяют между собой все эти длинные изломанные коридоры. Она повторяла про себя слово «Потом» и продолжала плыть за Ленаром. То, к чему они движутся, в данный момент было важнее всего. С каждым пройденным метром ее сердце все сильнее трепыхалось в предчувствии надвигающихся неприятностей. Добравшись до нужного отсека, Ленар открыл дверь, и неприятности предстали перед ними во всей красе. Размеры отсека поражали воображение дальнобойщиков, не привыкших к комнатам, в которых можно было комфортно заниматься бегом, но сильнее поражало содержимое этого отсека. Под скафандром промаршировали мурашки, и Ленар, после небольшого замешательства, все же решился переключиться на общий канал связи и объявить:
— Кажется, наша спасательная операция только что осложнилась еще сильнее.
8. Пусть лучше ошибусь я, чем ты
У устройства для длительного хранения человеческих тел (гарантию на сохранность разума никто до сих пор не дал) есть множество названий: капсула криостаза, криостат, криокамера, другие слова с приставкой «крио», холодильник, морозильник и, наконец, гроб. Последнее было по-своему справедливо, ведь в них хранились люди, которые по факту находились в состоянии клинической смерти. Однако, стоит лишь взглянуть на криостаты поближе, оценить их форму, габариты и массу, то сразу становится понятно, что словно «гроб» тут не совсем уместно. Гораздо лучше подошло бы слово «саркофаг», потому что эти капсулы были настолько массивными и громоздкими, что в случае переоснащения судна, старые капсулы выносили по частям, а новые так же по частям заносили и собирали уже на месте. Человек занимает в этой капсуле не так много пространства, если сравнивать объем его тела с объемом встроенной реанимационной системы, криогенной установки и многослойной системы термоизоляции, не позволяющей капсуле поглощать слишком много энергии извне.
В общем, криостат большой.
Он способен протиснуться в просвет основного шлюза, но от шлюза его отделяют целых две палубы, сообщающихся между собой лазами, габариты которых рассчитаны на хорошо упитанного человека, который имеет привычку сначала вылезать из своей капсулы, а уж потом спускаться на нижние палубы. Чтобы вынести криостат с корабля, неизбежно придется что-то резать. Либо сам криостат, либо корпус, либо две палубы. А поскольку разрезать криостат считается за убийство, а корпуса у кораблей дальнего следования делают на совесть, выбор остается невелик. Толщина каждой палубы чуть больше метра, и таким образом при помощи несложных математических вычислений можно легко догадаться, что двум техникам, вооруженным ручными плазморезами, пришлось преодолевать больше двух метров плотно испеченного пирога из коммуникаций, облицовки и жесткого каркаса. Так же не стоит забывать, что эффективная глубина реза их инструментов составляла сто двадцать миллиметров, что означало, что делать перепланировку в палубах им приходилось послойно. Смешав вместе все эти факты несложно вообразить выражение на их лицах, когда они все же прожгли себе путь на вторую палубу, и капитан обрадовал их многозначительной фразой, от которой пот на их лбах заблестел чуть ярче:
— Кажется, наша спасательная операция только что осложнилась еще сильнее.
От таких новостей они бы с радостью присели, если бы под ними была пара стульев и искусственное притяжение, но смогли себе позволить лишь обреченно вздохнуть, что в космосе могло быть запросто расценено как нытье, скулеж и попытку подрыва всеобщего морального духа. Мастерски замаскировав смятение в голосе, Радэк напустил учтивости на свой вопрос:
— Что еще мы можем сделать, чтобы никто не умер?
— Мы вообще не хотим ничьей смерти, — уточнил Эмиль, — даже своей.
— У нас тут больше пострадавших, чем мы думали.
— Насколько больше?
— Мы с Ленаром только что нашли отсек криостаза, — пояснила Вильма. — Это очень большой отсек. Мы еще пока не определили, сколько в нем замороженных людей, но я уже сейчас могу с уверенностью сказать, что всех мы принять не сможем.
Оба техника еще раз вздохнули и огляделись по сторонам. Увиденное напомнило им, что никакие новости сейчас не способны уместиться в их и без того готовых лопнуть головах. Кошмар, в который превратились нижние две палубы, они уже видели раньше на другом пострадавшем судне, но привыкнуть к такому зрелищу практически невозможно. Человек способен спокойно воспринимать вид оплавленного искореженного металлолома ровно до тех пор, пока ему не скажут, что от этого металлолома напрямую зависят чьи-то жизни.
