Но когда берег совсем приблизился, слова Лео снова заскреблись у меня в памяти: «Пожалей Зверя, пожалей Зверя...» И я жалела, жалела его, но в этом не было пользы, потому что кроме жалости я больше ничего к нему не чувствовала. Так же, как и Красавица. Вдруг я вскинула голову — нет, я ошибалась — не как Красавица. Она чувствовала только жалость до тех пор, пока не увидела Зверя умирающим! Но как только она увидела его и поняла, что теряет его, ее жалость превратилась в любовь — чудо совершилось. И если это случилось с ней, то так же случится и со мной.

Я ощутила прилив уверенности — но, даже несмотря, на это, я вспомнила того красивого молодого офицера и почувствовала угрозу — нет! Я не должна его вспоминать. Ни в коем случае не думать о красивых молодых офицерах, не думать о... я не посмела даже мысленно произнести его имя. Я уставилась на приближающийся берег — нет, думать о Лео, лежащем там, раненом и близком к смерти, о Лео, которому нужна я, нужна моя любовь. Думать о нем сейчас, думать в тот миг, когда я увижу его и пойму, что люблю его — и эта любовь спасет его жизнь.

Наконец вздрагивающий ход корабля стал тише, и мы стали осторожно продвигаться между укромными берегами гавани. И вот мы увидели Францию совсем близко — Францию, куда Лео без опаски возил меня однажды.

Но теперь это была другая Франция, Франция в хаки, где звучали военные трубы и все мужчины носили ружья. Когда я вышла на берег, поезд с красными крестами на боках, прополз по пристани, в его окнах я увидела перевязанные тела и бледные лица раненых — раненых, как и Лео.

Женщина в серой униформе выкрикнула:

— Родственники есть? Родственники к раненым? — Я выступила вперед, она тщательно просмотрела мой пропуск. — Подождите с остальными. Поезд задерживается. — Словно пастушья собака, она повела меня перед собой к небольшой группе женщин с бледными лицами, среди которых был один трясущийся старик.

Мы толпой пошли в отель, зажав в руках пропуска словно талисманы. Пожилая женщина, закутанная в шаль, обратилась ко мне:

— К своему, едешь, девонька?

— Да, к мужу, — ее сухонькая рука ободряюще похлопала по моей. — А вы — к сыну?

— Да, к моему, Джейми, такой ладный паренек, — я увидела слезы на ее глазах. — Я здесь уже два дня, а они все не отправляют... — ее плечи задрожали под шалью. —

Мне бы только добраться, до моего Джейми, я выходила бы его.

Женщины приглушенными голосами говорили о своих надеждах, потому что не осмеливались говорить об опасениях — и только старик в углу напротив сидел молча, его морщинистые, в набухших венах, руки вцепились в палку, выцветшие голубые глаза были полны отчаяния.

Нам принесли еду, которую я жевала и глотала, не чувствуя вкуса. Наконец женщина в униформе вывела нас наружу и привела в купе, где в дальнем углу дремали двое усталых солдат. Мы скоро замолчали, каждый из нас закутался в покрывало собственного горя, а ритмично вращающиеся колеса поезда словно выстукивали предупреждение: «Зверь умирает, Зверь умирает...» Я зажала уши руками, чтобы приглушить звук, но все-таки различала настойчивую нотку: «Умирает... умирает... умирает...»

Колеса замедлили ход и остановились. Поезд содрогнулся и медленно пополз назад. Я в тревоге подняла голову, но один из солдат успокаивающе сказал:

— Это разъезд — мы пропускаем другой поезд, может быть, санитарный.

Но мимо с стуком проехал не санитарный поезд, а хуже, много хуже. На его платформах под маскировочным брезентом угрожающе торчали дула пушек. Я видела их на фотографиях в газетах — все мы видели их, — но даже не представляла, что они такие большие, такие огромные. «Несколько осколочных ранений в левую руку и ногу», — сказал генерал. Солдат попытался завязать со мной разговор, но я не могла его поддерживать. Я была в состоянии только держаться за венчальное кольцо — кольцо Лео, волшебное кольцо, которое Зверь дал Красавице, чтобы она могла вернуться к нему.

Останавливаясь и снова трогаясь в путь, поезд тащился вперед. На каждой остановке я желала, чтобы он поехал, а когда он трогался с места, я желала, чтобы он ехал быстрее — но он не ускорялся, были только задержки и стучащий припев: «Зверь умирает, Зверь умирает...»

Наконец, под низкое шипение клубов пара, поезд содрогнулся и остановился под лампами станции. Я поднялась, но солдат сказал: «Это Донне-Камьер», и я снова опустилась на жесткое сиденье, глядя, как старик напротив меня трясущейся рукой забрал шапку, а другой оперся на палку, чтобы подняться с места. Старик выбрался вниз по ступенькам на платформу, мгновение постоял на ней, а затем заковылял прочь и исчез из виду. Он так и не проронил ни единого слова.

— Этапль, когда мы прибудем в Этапль? — обратилась я к солдату.

— Это следующая остановка, — доброжелательно взглянул он на меня. — Мы скоро будем там.

Когда мы достигли Этапля, давно стемнело. Тусклый свет ламп отражался на блестящей от сырости поверхности платформы. Мои трясущиеся ноги вынесли меня под дождь и ветер — в толпу и шум.

Вперед выступила фигура в серой униформе.

— Родственники сюда! — раздался женский голос, громкий и повелительный. Когда мы собрались вокруг, она коротко сказала: — Я отведу вас в гостиницу, до завтра вам нужно выспаться.

Не успела я заговорить, как шотландка спросила:

— Джейми, мой Джейми?

— Вы увидитесь с ним завтра. Сейчас уже слишком поздно для посещения госпиталя. Пожалуйста, следуйте за мной.

Слишком поздно, слишком поздно — Зверь умирал, я должна была найти его сейчас же. Я осторожненько ускользнула в сторону, в глубокую тьму, и дождалась, пока не затихнет звук шагов. Затем я подошла к солдату, стоявшему на страже у барьера.

— Пожалуйста, как пройти к госпиталю номер двадцать три?

— Туда, — указал он пальцем. — Идите прямо через деревню Итеп, а на ее другой стороне увидите указатель.

Выйдя из-под навеса станции, я пошла по скользким булыжникам, низко опустив голову, чтобы защититься от дождя. Я прошла мимо домов, затем по грязной, замусоренной соломой площади. Перейдя ее, я пошла по другой мерзкой улице, пока дома не кончились, и впереди не появилась равнина. Спотыкаясь и поскальзываясь в темноте, я тряслась от страха и задыхалась от усталости — но я должна была найти Лео, должна. Санитарная машина загудела мне и пронеслась мимо — сзади у нее был красный крест в белом круге, и я пошла вслед за ним, дальше и дальше. Затем впереди показались фары другой санитарной машины, сворачивающей с дороги, и при их свете