— Нет, спасибо, Эми, — сказал, он наконец.
— Но... у мужчин же есть свои потребности... — прошептала я.
Лео ответил не сразу.
— Я так долго прожил в воздержании, что знаю, как обходиться со своими потребностями. Сейчас мне это кажется предпочтительнее лицемерия.
Я вспомнила, что раньше он говорил мне: «Я считаю, что любовный акт не должен совершаться без взаимного доверия и привязанности». А теперь Лео не чувствовал ни того, ни другого. Взяв книгу, он сказал вполголоса:
— Возвращайся и ложись спать, Эми.
Наутро он уезжал. Мистер Тимс открыл дверь и вышел наружу, давая нам возможность попрощаться наедине.
— Естественно, я, как и прежде, буду писать каждую неделю, — повернулся ко мне Лео.
— Ты будешь писать? — с надеждой взглянула я на него.
— Мне не хочется, чтобы слуги сплетничали. Я был бы признателен, если бы ты сообщала мне новости о детях.
— Конечно! — с жаром сказала я. — Я буду регулярно писать тебе...
— Только о детях. Если ты будешь писать... о чем-то еще, это причинит нам обоим ненужную боль. Кроме того, к чему это? — Лео надел вещмешок на плечи и пошел к выходу. — До свидания, Эми.
Я побежала за ним.
— Лео! — но он продолжал спускаться по ступеням, туда, где у пролетки стоял мистер Тимс, щурившийся от яркого солнца.
— Лео! — он обернулся, но только потому, что вокруг были слуги. Я подошла к нему, но он стоял неподвижно. Голос изменил мне: — Не забывай менять носки, когда они промокнут, — я не нашлась, что еще сказать.
— Как тебе будет угодно, — тихо ответил Лео. Он закинул вещи в пролетку, затем вскочил туда сам. Джим дернул поводья и тронул лошадь с места.
Я смотрела вслед, пока они не скрылись за поворотом. Я все еще стояла, прислушиваясь, пока стук копыт Бесси не замер вдали.
Глава пятьдесят первая
Я любила двоих мужчин и потеряла обоих. Я вернулась наверх, в свою спальню. Мне никого не хотелось видеть. Я дотащилась до своей постели, той самой, куда ко мне приходил Лео, где он обнимал меня — и любил. «Привязанности — и доверия...» Прежде он доверял мне, теперь не доверяет. Затем я столкнулась лицом к лицу с холодной действительностью — он любил меня, но никогда не доверял мне. Если бы он доверял мне, он никогда не вскрыл бы это письмо. Правда, Фрэнк хранил мои письма, те, которые нашел Лео, но в них не было ничего, что могло бы вызвать подозрения. В них выражалось только беспокойство и забота, а Лео уже знал, что я испытываю эти чувства к Фрэнку. Тем не менее, он все-таки вскрыл письмо.
Я тяжело, словно старуха, встала и подошла к туалетному столику, чтобы достать это письмо, последнее письмо Фрэнка. Я перечитала его еще раз. Пока я читала, мне казалось, что Фрэнк здесь, в комнате, и говорит со мной. Ох, Фрэнк, Фрэнк, я любила тебя — прости, прости меня. Горячие слезы печали и стыда жгли мои щеки.
Джеки заставил меня очнуться. Я не могла прятаться здесь и горевать — у меня были дети, был малыш, который требовал мою грудь. Кроме того, приближалась пора сбора урожая — я не могла оставаться здесь в слезах. Я свернула письмо Фрэнка, чтобы убрать, и увидела другое письмо — любовное письмо Лео, которое заставило меня поехать к нему во Францию. Я взяла его и перечитала, с тяжелым и безнадежным сердцем, пока не дошла до строк: «Когда я снова стану рассудительным, то спокойно сожгу эти листы...» Читая их, я наконец поняла, что Лео, не собирался сжигать их, это тоже было его прощальное письмо, написанное еще до ранения, в надежде, что если его убьют, кто-нибудь перешлет эти строки мне. Ох, Лео, Лео! Я снова заплакала, потому что поняла, что теперь он не будет носить у сердца такое письмо.
Я, пошла в детскую покормить Джеки, затем взяла его с собой в кабинет имения, потому что мне нужно было работать — Англия все еще воевала, людям был нужен хлеб. А час спустя мне нужно было идти в церковь. Взяв ручку, я стала подсчитывать выплаты сельскохозяйственным рабочим.
В этот вечер я написала Лео. Только новости о детях, как он приказал — я не посмела его ослушаться. Но я очень подробно написала обо всем, чем они занимались в течение дня, а затем написала о Джеки — ведь Джеки был сыном Лео, даже если Лео, не верил этому. Я отнесла письмо в холл, чтобы его отправили с первой почтой, и легла спать.
В последующие дни я была очень занята — было много дел по подготовке к сбору урожая, множество вопросов, требующих решения, заботы о размещении солдат, которых нам обещали, — но как бы я ни была занята, Лео не выходил из моих мыслей. Вернулся ли он на фронт? Злится ли он все еще на меня? Он обещал писать, но пришло только одно письмо. Однако даже это короткое письмо начиналось с «Дорогая Эми», и я снова стала надеяться.
Второе письмо пришло раньше, чем я смела ожидать, и было написано чернилами. Мое сердце стучало, я поднялась наверх, чтобы прочитать его. Там оказался всего один листок.
18 июля 1918 года
Твое послание от 14-го июля получено и прочитано должным образом.
Л. А. Т. Ворминстер.
Это было все. Меленький зеленый росток надежды завял и засох. Однако в ответном письме я написала Лео все, что сказали и сделали дети, а затем подписалась: «Твоя любящая и покорная жена, Эми». Хотя Лео больше не любил меня, но я любила его, и буду любить всегда.
На следующий день я прочитала за завтраком, что английские и французские войска атаковали немцев. Среди атакующих, была и 51-я дивизия. Я затряслась от страха.
Погода была прекрасная, начался сбор урожая, но меня не покидал ужас, что в любой день могут принести эту телеграмму. Когда вместо нее пришло письмо, ровно через неделю после предыдущего, я задрожала от облегчения. В нем было точно такое же единственное предложение, написанное карандашом. Но все-таки Лео был жив, раз написал его, а новости из Франции улучшались с каждым днем. К концу августа наши войска продвинулись далеко вперед, а истонский урожай был благополучно убран. Мы пошли в церковь помолиться Богу за его щедрость — нам повезло, потому что два дня спустя погода испортилась. Выпал град, крупный, как орехи, и все зерновые на полях погибли бы. В парке золотая роза начала второе цветение, но теперь ее поздние лепестки побурели и пожухли
