– Нет, это там, снизу, от озера. Совсем близко.

Она хотела подойти, но оступилась, потому что земля вновь содрогнулась. Вновь послышались глухие удары и рев.

Великан тале взбирался из долины наверх по горному отрогу. Миг – и над обрывом показалась его голова с оскаленным ртом, мощные плечи.

– А вот и посмотрим, на что этот шлем-зерцало годится! – почти весело воскликнул Добрыня и, перехватив свое копье с острым камнем на конце, шагнул навстречу показавшемуся великану.

Посадник тоже понял, что если что-то и уязвимо у каменного великана, так это только глаза. Потому и целил, и попал мастерски. Однако столь меткое попадание посадника будто и не заинтересовало тале. Ну зачернел немного каменный дикий глаз великана, ну заревел он громогласно, так что уши заложило. Добрыня стоял перед ним в своем сверкающем шлеме, смотрел и, казалось, чего-то выжидал. И дождался: тале, уже почти взобравшись на край утеса, замахнулся на него огромным сжатым кулаком.

Почудилось, что сейчас кулак размозжит в пыль неподвижного Добрыню… Но отсвет сверкающего шлема будто послал навстречу луч, а по сути отбил удар отражением. И сила удара, вместо того чтобы поразить посадника, обрушилась на голову самого великана. Того словно откинуло, и он вновь стал валиться в бездну. Но не свалился, удержался за край. Добрыня же только хохотал, ругался да еще обзывал тупого каменного тале такими словами, что и на торгу в Новгороде постыдились бы такое произносить. Тале ничего не понимал, но дерзость в голосе противника услышал, опять замахнулся – и вновь покатился вниз, получив свой же ответный удар, отраженный от зерцала на шлеме.

– Вот так и забьешь сам себя, чучело каменное!.. – смеялся Добрыня.

И вдруг услышал рядом голос Малфриды:

– Зря надеешься, Добрынюшка. Каменный от камня не пострадает – они одна сила, потому ты до следующей зимы так развлекаться будешь. А теперь посторонись. Дай этому чудищу подобраться поближе и получить от меня гостинец.

Добрыня был озадачен, но отступил. Смотрел на стоявшую на самой кромке обрыва Малфриду, слышал, как каменный вновь карабкается по скалам – легко, будто и не весил невесть сколько. И когда сильная трехпалая лапа тале схватилась за край плато, когда оскаленная чудовищная морда показалась на уровне стоявшей перед ним темноволосой женщины, ведьма просто брызнула ему в морду розоватой живой водой.

Чудище замерло, вращая глазами, складки его каменной морды зашевелились, как ожившие, показалось даже, что в его безумных каменных глазах мелькнуло нечто похожее на удивление. Огромная пасть открылась в попытке издать некий звук.

– А теперь глотни! – выкрикнула Малфрида и бросила в открытую пасть склянку голубой мертвой воды.

Великан падал со страшным грохотом, разбивался, раскалывался на куски, раскатился валунами по берегам бирюзового озера. Один кусок даже упал в воду, послав по ней волну. Эхо от грохота долго летело под тяжелыми тучами, где-то в лесах взвились с карканьем стаи ворон. И лишь когда все стихло, Добрыня перевел дух. Подошел к по-прежнему слабому Саве, помог подняться. Увидел и Даа, который сидел в стороне, свесив голову. Свой остроухий колпак где-то потерял, и оказалось, что волосы у него светлые-светлые, почти белые.

И тут Малфрида произнесла:

– Я же говорила, там кто-то есть. – И она указала в сторону зеленого озера. – Чувствовала, что за нами наблюдают.

Добрыня посмотрел, но ничего не заметил. А Малфрида вдруг заволновалась, подскочила, перевернулась в воздухе и полетела вниз темной каркающей вороной.

Ладно, эта разберется, что там и к чему. Сам же Добрыня присел на камень, обнажил голову и впервые рассмотрел шлем-зерцало. Вот оно какое, это чудо чудное, диво дивное! А и впрямь хорош! Вроде как островерхий шишак, но заметно отличный от тех, какие ковали на Руси или привозили с востока. Малфрида уверяла, что металл в этом краю не действует, не попадает сюда. А что же это тогда, как не металл? Серебристый, матово гладкий, ни единого узора по нему, ни следов чеканки, только на наносной стрелке, спускающейся с обода, выгравированы какие-то знаки. И прямо над этим наносником поднималась на уровне лба блестящая, отражающая все пластина золотистого цвета. Сейчас Добрыня мог и себя увидеть в этом отражении не хуже, чем в отполированном зеркале из тех, что привозили из Царьграда. И такой он был растрепанный, со следами грязи на лице, что даже вспомнил с содроганием, как его засыпало комьями земли в той норе, откуда он все же вытащил сверкающий шлем-зерцало. Еле выбрался. Но ради этой цацки отражающей стоило так рискнуть!

Вдруг Добрыня замер, задержал дыхание: при повороте шлема он заметил в отражении еще кого-то, стоявшего неподалеку. Не Сава это, не Даа…

Добрыня быстро вгляделся в отраженный образ, стараясь не подать виду, что заметил. Да, некто стоял за ним, вроде молодец незнакомый, в меховой безрукавке, в рубахе, какие и на Руси носят, с вышивкой… Но и вышивка, и рубаха были обтрепаны, словно носил их незнакомец уже не один десяток лет. А так собой был даже ничего – статный, пригожий, с ниспадающими на плечи гладкими волосами. Вот только глаза у него… Добрыня ощутил, как озноб по телу прошел и, не выдержав, оглянулся. Да, таких очей он ни у кого не видел: в них не было белков и они казались темными дырами на бледном неподвижном лице. Такая бледность бывает у тех, кто давно не видел света и не грелся под лучами солнца.

– Ты упырь? – спросил негромко Добрыня. – Или нет… ты кромешник! Ну и как там у вас за Кромкой? Скучно, поди?

Говорил это, а сам медленно поворачивал шлем, чтобы отражающее зерцало было направлено на кромешника.

Тот словно уловил его намерение и отошел в сторону. Но при этом больше смотрел туда, где находилось озеро. Добрыня проследил за его взглядом. И чего это Малфрида мешкает? Не то чтобы посадник опасался появившегося невесть откуда кромешника, но именно Малфрида могла подсказать, что это за диво стоит рядом.

Однако молодец с глазами-дырами уже отошел. Стоял неподалеку от Савы, всматривался. И вдруг спросил у священника:

– Во что ты веришь, чужак?

Добрыне хотелось предупредить: нечего с этим слугой Бессмертного лясы точить. Но Сава и сам понял. Отступил, сунул руку за пазуху, ища нательный крестик. И кромешник как будто догадался, что тут ему никто ничего не объяснит, и двинулся к Даа. Шаман пал ниц перед ним, накрыл голову руками.

– Не трогай парня! – приказал Добрыня. – Эй, ты, как тебя… Мокей, что ли? Оставь мальчишку, на меня выйди, если не трус.

Темные, без блеска глаза-дыры смотрели теперь на него, и Добрыня подумал, что надо поскорее надеть шлем – тогда эта