Я хотела изобразить гнев, что она нашла меня здесь – предъявить ей это, выбить ее из колеи, – потому что она точно шла за мной от самого дома. Ей пришлось бы.

Но мне понравилась эта мысль. Что она следила за мной.

Она подошла к стеклу, и теперь мы смотрели внутрь – бедро к бедру, плечо к плечу.

– Какая твоя любимая? – спросила она.

Они все казались мне размытым пятном. Повсюду соски, животы и вытянутые носки. У всех девушек на картинах темные волнистые волосы, а в них рука. Это легко могла быть одна и та же девушка.

Моне прищурилась. От дыхания на стекле появилось облачко в виде полумесяца, снятого с неба и улегшегося набок.

– Мне нравится вот та огромная посередине, – сказала она. – На ней она хотя бы не выглядит мертвой на этом отвратительном диване в клетку.

Мое внимание привлекло слово «диван», и я начала рассматривать его, а не нарисованную девушку. Отвратительный диван в клетку – коричневый, прорисованный таким образом, что сам напоминал сгорбленное создание, заплесневелое и пушистое, – подстрекнул воспоминания. Подлокотники высокие, подушки продавлены. Возможно, я где-то его видела.

Моне, наверное, подумала, что я специально игнорирую ее вопрос.

– Не будь такой чувствительной, – сказала она. – Тебе же всегда так говорят, верно?

Я кивнула, потому что так и было. Я была наивной, чувствительной, слишком неуверенной в своем теле. Она меня не знала, но знала это.

– Ты меня преследуешь?

Я попыталась улыбнуться.

Она пожала плечами.

– Это ты вызвала копов. Возможно, думала, что знала то, чего не могла знать. Потому что не должна.

После ее слов улица, залитая солнечным светом, как будто на мгновение потемнела. Я услышала свист ветра, словно вернулась в тот сад, стояла на земле у могилы на коленях, куда не мог дотянуться город. Под ногтями земля. Я тут же это заметила и попыталась ее выковырять, но она застряла глубоко.

– Здесь ты столкнешься с тем, что покажется тебе не совсем логичным. Но не пытайся найти этому объяснения, твой мозг слишком маленький для этого. Так что прекрати сопротивляться.

Под ногтями застряла земля, и я представила, как она, мягкая и темная, просачивается в кровь и оскверняет меня.

– Так почему мы здесь? – спросила Моне, обведя рукой пустую галерею. – Хочешь что-то прикупить, чтобы оживить свою крохотную комнату?

Я фыркнула.

– У меня пятьдесят три доллара.

Только я собралась сказать что-то еще, как увидела его. Я увидела его.

Он стоял там, где в прошлый наш визит находилась склизкая скульптура. Его тень была шире, но такой же высокой. Все та же бородка. Я ее помнила, как и кое-что еще. Когда я прикоснулась к скульптуре, он не просто накричал на меня, но и оттолкнул от нее, отчего я упала на пол, бетонный, твердый и холодный. Это встревожило мою маму, и они начали ссориться, после чего нас вскоре вывели из галереи, без денег в руках. А он кричал нам вслед, что она – жадная еврейская шлюха, раз пришла сюда просить денег, когда годами не отвечала на его звонки. Я заткнула уши, пока мы не перешли на другую сторону перекрестка и снова оказались в цветах, подальше от него и в безопасности. Но не это я поняла, когда увидела его там.

Я осознала, что в итоге ничего не хочу от него.

Этому меня научила мама. Как я могла забыть?

Было слишком поздно. Он смотрел в окна прямо на меня.

Моне не обращала внимания на моего отца, хотя он единственный находился в галерее, прямо там. Она смотрела только на картины.

– Сколько ты готова поставить на то, что их написал тот чувак? – спросила она. – Я спорю на двадцать баксов, что это он. Если выиграешь, у тебя будет семьдесят три бакса. Ну же, пойдем внутрь. Посмотрим.

Не стоило мне сюда приходить. Вот о чем я думала. Не стоило идти по улице из цветов и папоротников, зная, куда она меня приведет. Не стоило приходить. Надо прямо сейчас развернуться. Не стоило встречаться с этим человеком. Надо уходить. Мама хотела бы этого.

Моне схватила меня за руку. И направлялась к стеклянной двери. Открыла ее и толкнула меня внутрь, не успела я даже запротестовать.

Галерея представляла собой сжатое помещение на первом этаже. Теперь оно казалось меньше, чем много лет назад. Все стены белые. Потолок тоже. Пол серый и твердый, каким я его и помнила. Наружные трубы тоже выкрашены в белый. Двери белые. Никакой мебели, кроме стола и единственного стула, и те тоже белые.

Моне улыбнулась моему отцу, и он больше не смотрел на меня. Только на нее. Было сложно не смотреть. Его взгляд опустился с лица, чуть задержался ниже, сделав несколько кругов, а потом снова поднялся к глазам.

Если Моне и была против, что какой-то незнакомый псих так ее разглядывает, то никак этого не показала.

Его борода была темной и неухоженной. Руки большими и уродливыми. От него разило сигаретным дымом. Нос большой и с разбухшими венами. Интересно, что нашла в нем мама и, что еще хуже, какие гены передались мне, насколько похожей на него я стану в будущем?

– Не стесняйся. Осмотрись.

Моне понятия не имела, кто он такой.

– Ну, привет, – сказала она. – Привет, привет. Нам стало интересно, вы можете нам немного рассказать про этого художника? Например, как его зовут?

Она подмигнула мне.

На белом столе зазвонил телефон, и отец поднял короткий палец. Я была рада отметить, что руки у нас разные. Он сообщил нам, что сейчас вернется – точнее, Моне. Вел себя так, словно здесь находилась только она. Поспешил к столу и ответил по белому телефону. Он повернулся к нам спиной, поэтому я отвела Моне в дальний конец галереи, где изображенная на картине девушка – похоже, это была единственная тема всех картин – с унылым видом развалилась на отвратительном диване в клетку, раскинув руки и ноги. Либо художнику не хватало навыков изобразить человека, либо она и правда была трупом, а это – блестящая интерпретация; я не могла решить. Похоже, таково искусство.

Я просто взяла и все рассказала.

– Это мой отец, – призналась я Моне. – Не думаю, что он меня узнал.

– Кто? Этот парень?

Я кивнула и жестом попросила говорить тише.

– Этот парень – твой отец, – прошептала она. Я не могла понять, дразнила она меня или нет.

– Это его место, – сказала я. – Это он.

– Я не вижу никакой схожести, – отметила она, тем самым успокоив меня. Она сложила пальцы квадратом, словно изображала рамку для фотографии. И посмотрела сквозь эту рамку на него. – Возможно, одинаковый нос.

Я поморщилась и прикрыла лицо.

– Шучу, честно. Но ты сейчас это серьезно? Я прервала воссоединение семьи?

– Он не знал, что я приду.

– Так что, – спросила она, –