Зарывается в землю и противник — он тоже начал рыть траншеи, уже не удовлетворяется окопами. В восточном секторе после нашего контрнаступления фашисты перешли к обороне. У них уже появились тут минные поля. Нашим морякам эти поля пригодились для выявления огневых точек противника. Делается это так. На минное поле выходят тракторы, толкая перед собой несколько цементных кругов, заготовленных для колодцев. Передний каток взрывается на мине. Артиллерия противника начинает бить по тракторам. Тогда Осипов командует тракторам «назад», а корабельная артиллерия, засекшая батареи противника, открывает огонь.
Конечно, фашистское командование не оставило еще надежды до наступления зимы захватить Одессу. В южном и западном секторах противник непрерывно ведет разведку боем, бросает в атаку батальон за батальоном, но успеха ему эти атаки не приносят. Боеспособность гитлеровцев уже заметно упала.
В одном ночном поиске моряки захватили приказ командира 13-й пехотной дивизии противника. Для укрепления боеспособности своих солдат командир этой дивизии требует «ввести во взводах замыкающих, а в ротах, батальонах и полках — заградительные отряды» и приказывает «расстреливать на месте всех убегающих».
Опять фашисты начали усиленно обстреливать город из дальнобойной артиллерии. Теперь она действует из района Григорьевки. Оттуда бьют более мощные калибры, чем те, что стреляли с Чебановских высот, но огонь неприцельный — ведется по площадям. Противник выбирает какой-нибудь квартал города и бомбардирует его через равные промежутки времени. Бомбардировка продолжается ровно час. Страдает исключительно мирное население.
Штаб обороны со всеми своими отделами перебрался в подземелье, так называемый объект «А». Кабинеты находятся теперь на глубине сорока-шестидесяти метров от поверхности земли. Этажи соединяются витыми лестницами. Освещение — электрическое полного накала.
Кабинет начальника нашего отдела представляет собой помещение площадью три метра на три. В кабинете две койки (начальника и комиссара), столик между ними, два стула. На столике — телефонный аппарат и пишущая машинка, под столиком — бутыль с водой.
Здесь всегда полная тишина. Единственное неудобство этого подземного штаба состоит в том, что до него надо добираться проходом, который тянется под землей с полкилометра.
* * *Второй месяц на участке полка Сереброва со времени перехода к позиционной обороне противник, несмотря на ожесточенные атаки, не смог сколько-нибудь продвинуться. Бои тут идут за овладение отдельными высотами. Эти высоты переходят из рук в руки. Только одна из них, в центре обороны полка, ни разу еще не была полностью в руках противника, хотя он особенно упорно пытается овладеть ею. На скате этой высоты фашисты в последний раз оставили два своих подбитых танка. Мы с Костяхиным приехали в полк, чтобы осмотреть эти машины.
Все, что можно взять из тракторного парка артиллерии для переделки в танки, уже взято. Нам остается теперь только одно — собирать оставшиеся на поле боя немецкие танки и пытаться восстанавливать их.
Командир, которого нам дали в штабе полка в качестве проводника, сказал:
— Вон этот курган. Фашисты его скоро со степью сравняют или выдолбят на его месте котлован. День в день, с рассвета до заката артиллерия роет его, а вечером — атака. Один человечище проваливает им все. Заложит четыре пальца в рот, да как свистнет, да как рыкнет, так в степи такой чертополох подымается, что мороз по коже даже нас продирает, не то что фашистов.
Костяхин засмеялся:
— Что се за человечище?
— Прямо Черномор! — сказал проводник. — Сержант один, пулеметчик.
На кургане и вокруг нас начали рваться снаряды. Наш проводник безнадежно махнул рукой — ну, мол, теперь не переждешь, и предложил укрыться в батальонном блиндаже.
Артогонь по высоте долго не унимался. Костяхин больше не мог ждать и решил вернуться в штаб. Проводник ушел с ним. Он был мне уже не нужен: от блиндажа к кургану ведет ход сообщения.
Пока на кургане бушевал огонь, в передовой траншее не было заметно никакого движения. Когда огонь стих, по ходу сообщения тотчас же забегали люди. Впереди поднялась ружейно-пулеметная трескотня — противник пошел в атаку. Трескотня быстро смолкла. Вдруг я услышал пронзительный свист, и на кургане вырос человек. Казалось, что он встал на кромку кроваво-красного закатывающегося солнца. Это видение мелькнуло в глазах и исчезло. В ответ на свист со склона кургана и его гребня начали строчить счетверенные пулеметы.
После того как атака противника была отбита, я стал пробираться к кургану вслед за связистами по ходу сообщения. На середине склона кургана кто-то насыпал холмик над могилой. Я издали узнал Разумовского.
— Сестру медицинскую хороню, — сказал он, рассеянно поздоровавшись со мной, и стал вбивать в землю расщепленную винтовку, на выскобленной добела ложе которой было написано, кто похоронен и когда.
Эта медсестра пришла на высоту перед самым артналетом. Уходя в нижнюю траншею, чтобы переждать там артналет, никто из бойцов не заметил, что она осталась на кургане, перевязывая раненого пулеметчика. Кроме их двоих, на кургане был еще Разумовский. Он перетащил раненого в блиндаж, а медсестра не успела укрыться — осколок разорвавшегося снаряда убил ее наповал.
Антон Васильевич был возмущен тем, что все укрылись, а о медсестре забыли. В наказание за это он никого не подпускал к убитой — похоронил девушку один.
— Сам на сам остался с ней на кургане, сам на сам и похоронил, — сказал он мне.
Я спросил его, что тут, на кургане, происходит, кто это ребячеством занимается на войне — встает во весь рост и свистит, как соловей-разбойник.
— Никакого ребячества нет. Просто сигнал даю, — сказал он. — А из траншеи выскочил со злости, что медсестру потеряли.
Оказалось, что это он и есть тот Черномор, о котором рассказывал наш проводник. Свист — сигнал на открытие огня, который Антон Васильевич дает своим кинжальным пулеметчикам, сидящим в засаде на переднем скате кургана в двухстах метрах от траншеи.
Уже стемнело, и я, спросив Антона Васильевича, где стоят подбитые немецкие танки, пополз к ним. Увы, они сгорели, и о восстановлении их и думать нечего было.
На гребне кургана я услышал песню,
